Полвека любви

Лоцман — маленький, до черноты загорелый малаец в белой рубашке, белых шортах и белых носках, командует высоким голосом: «Dead slow ahead!» Капитан переводит: «Самый малый вперед!» Затем команда на руль: «Starboard ten!» Привычный к английским командам старший рулевой Махно, не дожидаясь перевода, репетует: «Право десять».

Вскоре после швартовки к «Соловьеву» стягиваются, кто пешком, кто на велосипеде, грузчики — шоколадные люди в трусах или саронгах — пестрых тканях, обмотанных вокруг бедер. На борт поднимаются очкастый приемщик груза — тальман и худущий, с торчащими зубами, стивидор — руководитель грузовых работ. В каюте второго помощника Отроха они смотрят грузовой манифест — список коносаментов, то есть партий груза для данного порта. Предстоит выгрузить около тысячи тонн хлопка из двух твиндеков (верхней части трюма). И начинается ночная разгрузка.

К гаку крана стропятся четыре пары крючков-захватов, и в твиндеке докеры перекантовывают двухсоткилограммовые кипы хлопка, вонзают каждую пару крючков в их бока. Взмах руки стивидора, и стрела крана переносит кипы на причал. Подъезжает автокар, поднимает их и увозит в пакгауз.

Так, повинуясь дирижерским жестам стивидоров, и идет разгрузка. Теплая ночь пропахла душным пряным запахом хлопка-сырца. До рассвета стонут грузовые краны.

С утра — зной и острый дух азиатского варева.

Морской агент уже привез заказанную валюту, каждый получил, в соответствии с нормами, малайзийские доллары и может отправиться за покупками.

Это дело серьезное. Моряки обычно не интересуются местными достопримечательностями — ходят по магазинам и веселым заведениям (барам, публичным домам). Советские моряки — только по магазинам и рынкам (тут, в Азии, их называют «малай-базарами»). Покупают товары главным образом «для школы», под этим ироническим названием скрывается истинная цель — для продажи на одесском толкучем рынке. Разумеется, это не считается спекуляцией: жены и сестры моряков продают то, что те привозят из загранрейсов и что имеет устойчивый спрос. Моряки хорошо знают, что и где надо покупать. В Пенанге — пестрые ткани, в Сингапуре — ткани же (шелк, кримплен и проч.), в Гонконге — бисерные сумки, в Японии — мохер. Но в родной Одессе то и дело натыкаешься на «подлянку». Ловят на подходе к толкучке и штрафуют, а то и отнимают товар. А с января и вообще закрыли толчок. Так и норовят ущемить. Нести в комиссионный? Но там оценивают очень низко, игра не стоит свеч…

Такая непростая жизнь.

Увольнением на берег ведает первый помощник. Сидельников уже составил список, разбил экипаж на тройки. Советские моряки в заграничных портах ходят только втроем, и в каждой группе назначается старший. Состав троек в каждом порту меняется. Таков порядок, придуманный политическим руководством Морфлота: перетасовывать группы увольняющихся на берег, чтобы предотвратить сговор о побеге. Все предусмотрено…

Морякам все давно известно, тем не менее Сидельников инструктирует экипаж: держаться группами, не отставать, поменьше разговоров на улицах, в случае провокации антисоветчиков и сионистов — не стесняться применять силу. (А откуда, собственно, сионисты в Пенанге?)

Идем по улицам Пенанга, залитым горячим солнцем. Сегодня, как сказал морской агент, 95° по Фаренгейту. Сколько же это по Цельсию — около 35? И это в начале апреля. Что же здесь делается в июле?

Как описать мелькание желтых и коричневых лиц, смешение пестрых маек, саронгов, джинсов, индийских сари? Гомон, гнусавые выкрики нищих, звоночки велорикш…

А вот и главная цель съезда на берег — гигантское торжище, «малай-базар». Протискиваемся в щели между лавок. Вертлявые парни зазывают, хватают за руку, кто-то кричит по-русски: «Давай-давай!» Кто-то: «Шалтай-болтай!» В темной кофейне полулежат в деревянных креслах темнокожие люди, а за стойкой дремлет старый сморщенный китаец, словно сошедший со страниц читанных в детстве книг Пэрл Бак. На углу сидит индиец, с седой щетиной, в сикхском тюрбане, на коленях у него лоток с голубыми и рубиновыми камушками, покупателей что-то не видно, но индиец философски терпелив. К нему подсел на корточки земляк-рикша, и они заговорили на древнем своем языке. Из соседних лавок рвутся с магнитофонных лент синкопы джазов.

Вся жизнь — на виду, на улице. Моют в громыхающей лохани посуду. Торгуют акульими плавниками. Хочешь сок сахарного тростника? Пожалуйста! Курятину? Садись, сейчас ощиплем, зажарим. Не хочешь? Иди дальше…

В Сингапуре можно будет отправить письма, и вот я пишу большое письмо Лиде.

«Соловьев» идет малым ходом. На траверзе белого маяка Раффлс, стоящего на островке среди прекрасной купы пальм, поворачиваем и входим в Главный пролив. И вскоре открывается во всем великолепии морской фасад Сингапура — длинный фронт белых небоскребов, перемежаемый зелеными холмами.

Столпотворение флота на сингапурских рейдах поражает новичка. Тут стоят на якорях сотни судов. Отдает и «Соловьев» левый якорь. Всплыло желтое пятно потревоженного ила, растекаясь по светло-зеленой воде. Ваня-Федя поднимает на носовом флагштоке черный шар — знак того, что судно положило якорь.

Сингапур всего градуса на полтора «не дотянул» до экватора, и жара здесь вполне экваториальная. Вечер не приносит свежести, он, как баня, наполнен духотой и влагой. По рейду разливается безбрежное море огней.

Вечером здешний лоцман-китаец проводит «Соловьева» к причалу. И вскоре начинается разгрузка тысячи тонн хлопка-сырца. А наутро соловьевцы, волею помполита разбитые на тройки, отправляются в город Сингапур.

Ох и шагает судовой доктор Федулеев! Мы с мотористом Ваней Данником еле за ним поспеваем. Врываемся в один из билдингов неподалеку от морского вокзала Клиффорд-Пьер, бежим вдоль зеркальных витрин, и вдруг — крупными русскими буквами над входом в магазин: «Одесса». Тут полно покупателей с советских судов. Продавщицы-китаянки смешно коверкают русские слова. На их кукольных лицах улыбки.

Динамичный, предприимчивый Сингапур быстро распознал, какие товары нужны советским морякам и каков предел их покупательных возможностей. Вот и возникли тут магазины «Одесса», «Новороссийск», «Москва», «Находка», «Ленинград».

Кажется, наш двухметровый доктор намерен обойти все. Мчусь по торговой Хай-стрит. В какой-то миг гляжу на себя, взмыленного, как бы со стороны, и мне становится смешно: куда я бегу? Ведь это тот самый, «бананово-лимонный» город из песни, из сказки — остановись, оглядись. Нет, нельзя отставать… Бегу под теплым дождиком мимо небоскребов банков, страховых и судоходных компаний, мимо зазывальщиков-менял («Чейндж!» — вопят они, норовя ухватить тебя «за фалды»). Никакой он не «бананово-лимонный». Деловой современный город без предрассудков, открытый порт, порто-франко…

Вдруг расступаются зеркальные витрины билдингов — мы выбегаем на площадь с пышными магнолиями, с белым классическим особняком — это театр «Виктория».

А вот еще площадь викторианского стиля, тут на высоком постаменте стоит памятник тонконогому джентльмену с сухим энергичным лицом. Это Томас Стемфорд Раффлс, в XIX веке немало потрудившийся в этих местах над укреплением британского могущества. Он первым понял и указал короне на исключительно благоприятное положение Сингапура на океанском перекрестке, между Индией и Китаем…