Среди падающих стен (ЛП)

Мы надеялись найти в кастрюлях немного воды, но напрасно. Уставшие до изнеможения, мы свалились на пол, не зная, что готовит нам судьба.

Мы расстелили перину и легли на нее, другой периной укрылись и были почти "как дома". К трупному запаху мы уже немного привыкли.

Нервное напряжение спало. Мысли обгоняют одна другую, но одна возвращается вновь и вновь: что там, на ул. Мила, 18. Ведь мы ввязались в ночной бой, приведший нас в этот подвал, из опасения, что немцы вот-вот найдут бункер на Мила, 18. Теперь мы оторваны от своих. Встретимся ли когда-нибудь с ними?

На ул. Мила, 18, нас, наверное, считают погибшими. Ведь семеро вернувшихся, конечно, не могли и предположить, что мы остались в живых. Если бы они знали, что мы живы, нам было бы легче переносить одиночество. Мы с большой силой почувствовали, что значит быть с друзьями, особенно в минуту опасности.

Ночью мы не думали ни о еде, ни о питье, теперь нам захотелось есть и пить. Сколько уже голодных дней прошло? Сколько бессонных ночей? Есть ли надежда смочить когда-нибудь водой запекшиеся губы и дать немного пищи ссохшемуся желудку?

Мысли опережают одна другую. Давно уже не представлялся нам случай "спокойно" сосредоточиться и обдумать все. Воображение уносит нас куда-то в другие миры. Перед глазами плывут образы близких, родных, довоенных друзей, товарищей по движению, которые уже много лет находятся в Эрец-Исраэль. Совсем недавно они психологически и географически были далеки от нас, сейчас же проходят перед нами, каждый со своей улыбкой, своим особенным выражением лица. Но все эти образы исчезли, когда тишину разорвали очереди, вернувшие нас снова к жестокой действительности.

Но та же сила воображения, которая вызвала к жизни дорогие сердцу образы, заработала в другом направлении. Я представил себе, как мы с Исраэлем и Мэрдеком лежим под периной, погруженные в тот же мертвый сон, что и наши соседи по подвалу. Эта страшная картина стояла перед моими глазами все то время, что мы прятались в подвале, и еще долго после этого.

Вдруг послышался странный звук, прервавший мои мысли. Он приковал к себе наше внимание, потому что не был похож на привычные звуки. Мы не понимаем, доносится ли он снаружи или идет откуда-то изнутри, из соседнего подвала.

Кто-то зажег спичку, и мы оцепенели: туча крыс набросилась на мертвецов и рвет их на куски. Они пищат, визжат и прыгают по мертвым телам и вокруг. Они вылезают из всех нор, серые, желтые, большие, жирные, как кошки, за ними маленькие мыши. Немецкие бандиты оставили для них богатую добычу.

Насытившись, крысы бегут назад в норы с отвратительным, режущим душу визгом. Мы зажигаем спички, стучим палкой по стене, но это не пугает крыс.

Вначале в свете спички крысы сверлили своими блестящими глазками нас, иногда наши взгляды скрещивались, и казалось, хищники удивлены, откуда появились здесь живые люди. Они уже давно не видели движущихся людских фигур. Но они быстро привыкли к нам, как, впрочем, и нам пришлось привыкнуть ко всему, что окружало нас.

Но переносить это было тяжело. А еще тяжелее становилось, когда мы вспоминали, что день только начался, и нам предстоит пробыть здесь еще целую вечность. Быть может, наше нынешнее положение покажется нам идеальным по сравнению с тем, что нам еще придется пережить. Сквозь маленькое, наполовину закрытое железным листом окошко пробивается тоненький сноп дневного света, который тянется светлой полоской через весь подвал. Наши взгляды прикованы к этому снопу, который напоминает нам, что где-то там еще сияет день и светит солнце.

Тоненькие лучи освещали пробегавших крыс и служили нам сигнальными огнями. Если становилось вдруг темно, значит, немцы заслонили окошко, ходят где-то там, наверху, и надо, затаив дыхание, приготовиться: встретить их градом кирпичей, которыми мы запаслись, - стрелять нам было уже не из чего.

Время тянулось мучительно долго, мы устали от дум и напряжения, с которым мы прислушивались к каждому шороху. Хотелось спать: сказывались долгие бессонные ночи и физическая слабость. А мягкие перины, в которые мы зарылись, еще больше расслабляли нас. Мы решили установить дежурство: двое спят - один сторожит. Меняемся каждый час.

День клонился к концу, а немцы все не приходили. Часов в 11 вечера мы решились пуститься в путь, чтобы добраться до ул. Мила, 18. Семнадцать часов просидели мы в этом подвале. Осторожно высунули мы наружу головы. Была темная ночь. Накрапывал дождь. Мы открыли рты, стараясь поймать несколько капель дождевой воды, но как назло, они падали на лицо, а в рот не попадали. Мы решили идти через Заменгоф, как шли и в прошлую ночь. Собственно, другого пути у нас и не было. Дошли до угла Волынской-Заменгоф, где мы прошлой ночью так упорно бились с врагом. Мы не пробовали даже разведать, есть ли здесь немцы. Мы просто пересекли улицу Заменгоф и углубились в развалины, где было уже безопаснее и откуда мы надеялись добраться до цели.

Разрушенные дома до неузнаваемости изменили вид улиц. Нам было трудно определить, по какой улице мы идем. Вдруг мы услышали женский плач. На земле сидела женщина лет 35, горько оплакивая убитого мужа. Она не хотела покинуть мертвого. Пламя горящего дома бросало красные блики на лицо мертвеца и на женщину, которая и сама была как мертвая. Она склонилась низко над трупом и причитала: "Иосиф, ты оставил меня одну. Я не хочу жить без тебя. Тебе уже легче, ты уже свободен, а я еще должна мучиться".

Мы остановились, удивленные тем, что кто-то еще оплакивает мертвеца. В дни, когда столько тысяч евреев было уничтожено, нам давно уже не приходилось видеть, чтобы с таким отчаянием оплакивали погибших.

Я стал успокаивать женщину. Мне хотелось также выяснить, что произошло в гетто: ведь она была первым живым человеком, которого мы встретили с того времени, как попали в подвал на Волынской.

Женщина рассказала, что она с мужем и ребенком и еще с 40 евреями бежали из обнаруженного немцами бункера и прятались в уцелевшей части дома. Они надеялись, что немцы не обнаружат их нового убежища. Но немцы пришли и подожгли это еще не сгоревшее крыло. Пламя осветило все вокруг, и люди бросились бежать. Немцы открыли огонь по бегущим. Женщина бежала с ребенком на руках рядом с мужем. По дороге она потеряла мужа. Немецкая пуля размозжила голову ребенку. Женщина ничего уже не видела, поток бегущих увлекал ее, с мертвым ребенком на руках, за собой в соседние развалины. Где-то в развалинах она уронила трупик ребенка.

Из этих 40 евреев погибло больше половины. Остальные притаились в развалинах. Она тоже спряталась, дожидаясь наступления ночи. Женщина верила, что муж ее жив. Ночью она вышла искать его и трупик ребенка и наткнулась на гору трупов, среди них был и ее муж.

Больше женщина не могла ничего сказать: ни о положении в гетто, ни о том, что произошло на улице Мила, - и мы двинулись дальше в полном неведении.

Мы прошли несколько сот метров и вдруг увидели в развалинах мерцающий огонек. Казалось, что на земле в темной ночи горит свеча и пламя ее раздувается ветром, тo усиливаясь, то ослабевая. Мы пошли на огонек и увидели: на двух кирпичах стоит казанок, а под ним тлеют щепки. Кто-то варил пищу для бездомных евреев. Но кто? Мы стали искать этого "повара" и наткнулись на ведро с водой. Для нас это был клад. Если бы мы нашли драгоценности, мы не радовались бы так этому. С жадностью набросились на воду. Один, напившись, передавал ведро другому, и пока один пил, другие с нетерпением ждали своей очереди. Мы не могли оторваться от ведра, долгие дни и недели мы ждали возможности утолить жажду. Да и кто знает, когда она представится нам еще раз!

Напившись, мы почувствовали неприятный вкус во рту. И вдруг из какой-то дыры вылез еврей, хозяин этой "кухни". Он нес щепки для своего костра. Мы рассказали ему, что выпили всю воду из ведра. Он испугался: Оказалось, что мы пили помои. Он не мог понять, как это мы не почувствовали, что пьем. Жажда была так велика, что мы потеряли способность обоняния, всякая влага опьяняла нас. Еврей вынул из тайника кувшин воды и налил каждому по кружечке. Тут мы и почувствовали вкус настоящей воды, но эти несколько капель не могли уничтожить противного ощущения во рту. Мы поблагодарили хозяина и продолжали свой путь.