Петр и Феврония: Совершенные супруги

В русской церковной литературе святой равноапостольный великий князь Владимир, сокрушитель идолов, часто сравнивается с Константином Великим. В каноне равноапостольному Владимиру говорится: «Константина верный подобник явился еси, Христа в сердцы твоем приим и его же заповедем якоже отец всю землю российскую научил еси» ^[70]. Владимира Святославича уподобляют Константину Великому и в «Степенной книге царского родословия», появившейся в 1560-х годах ^[71]. Явное сходство находим и в их житиях.

Встает вопрос: почему в православной Московской Руси XVI века появляется князь, борющийся с безбожием? М. Б. Плюханова рассуждает об актуальности змееборческих идей при митрополите Макарии в связи с активизацией еретических учений и присоединением Казани — исламского государства ^[72]. Вслед за М. Б. Плюхановой мы обращаемся к посланию митрополита Макария царю Ивану IV, где действительно находим своего рода змееборческий мотив: «На нас всегда свирепеет гордый он змий вселукавый враг диавол, возвдвизает на нас лютую брань погаными цари, твоими недруги, крымским царем и их пособники — поганых языки крымских и казанских татар, их же последняя зрит во дно адова, идеже имут наследовати огнь негасимый и тьму кромешную» ^[73].

М. Б. Плюханова замечает: «Однако и в самом послании Макария, и в других текстах эпохи значение змееборчества не сводится только к символизации казанской победы или даже шире — победы над неверными. Наоборот, победа над татарами интерпретируется как часть в осуществляемом царем деле защиты веры вообще» ^[74]. К этому времени относится высокая активность радикального протестантизма в Восточной Европе, беспокоившая русское правительство. Борьба с ним доходила до настоящих «крестовых походов», как это было, например, при «Полоцком взятии» 1563 года ^[75].

Таким образом, появление в 1564 году в Макарьевском круге жития самодержца-змееборца было обусловлено запросами времени.

У образа змея есть и другая сторона — аскетическая. Она крайне важна, так как жития святых являются в первую очередь поучительными произведениями.

Монахи, встающие на путь духовной брани, путь восхождения к Богу, служат примером для мирян. Существует целый ряд аскетических литературных произведений, наставляющих иноков в этой брани. Среди них особое место занимает «Лествица» преподобного Иоанна Лествичника — практическая книга для монашествующих, где путь духовного восхождения разбит на 30 ступеней (степеней), «по числу лет жизни Иисуса Христа до крещения и начала проповеди». Эта книга, написанная в конце VI века синайским подвижником, была переведена на старославянский язык в X веке. Перевод неоднократно совершенствовался, а на Руси особое распространение книга получила в конце XIV — начале XV века (возможно, в связи с появлением «северной Фиваиды»), после чего интерес к книге стал падать. Но в последней четверти XV — начале XVI века он вновь возрос в связи с богословским творчеством преподобного Нила Сорского. К слову, оппонент нестяжателей Иосиф Волоцкий (приверженцем идей которого выступал митрополит Макарий) также ценил «Лествицу». Всё это дает нам право считать идеи «Лествицы» авторитетными в той среде книжников, где создавалась «Повесть…».

Думается, идеи «Лествицы» повлияли и на мышление создателя «Повести…»; возможно, какие-то из них он попытался донести в доступной для мирян форме.

Примечательно, что именно дух сладострастия преподобный Иоанн Лествичник не раз называет змеем: «Змий сладострастия многообразен» (75: 67) ^[76]. Также в «Лествице» со змеем сравниваются страсти гордости и тщеславия ^[77] и идолослужение: «Но я не мог дать ему места (имеется в виду нечувствие. — И. Л., Д. В.), по порядку ему принадлежащего, быв обязан говорить прежде о многоглавом змие идолослужения, который у рассудительнейших отцов получил третье звено в цепи восьми главных страстей» (17:16) ^[78]. Здесь видно сближение аскетической традиции и житийной литературы, где идолослужение ассоциируется со змеем или драконом.

Итак, образ змея мы находим и в Священном Писании, и в житиях святых, и в поучительной аскетической литературе. Он служит одним из ведущих символов в христианской литературе, повествующей о разных видах зла. По смыслу «Повести…» речь идет прежде всего о блуде и сладострастии. Развитие змееборческого сюжета в «Повести…» обусловлено еще и внешнеполитической ситуацией, о которой, по всей видимости, был хорошо осведомлен ученый московский книжник середины XVI века.

С этой точки зрения сводить змея из «Повести…» к каким-то «фольклорным отголоскам», мягко говоря, неразумно.

Эпизод змееборчества начинается с обретения меча в алтаре.

«Имеяше же [князь Петр] обычаи ходити по церквам уединяяся. Бе же вне града церковь в женьстем монастыри Воздвижение честнаго креста. И прииде ту един помолитися. Яви же ся ему отроча, глаголя: „Княже! Хощеши ли, да покажу ти Агриков меч?“ Он же хотя желание свое исполните, рече: „Да вижу, где есть!“ Рече же отроча: „Иди во след мене“. И показа ему во алтарной стене межу керемидами скважню, в ней же лежаше меч. Благоверный же князь Петр взем мечь той, прииде и поведа брату своему. И от того дни искаше подобна времени да убиет змия» ^[79].

Начнем с условия обретения меча: князь Петр выходит из града и молится в церкви. Именно в этом месте некий отрок указывает на спрятанный между плитами меч [80]. Интересно размышление об отроке О. В. Гладковой: «Явившийся отрок может прочитываться как ангел или как Христос… отрочество Христа это любимый возраст апокрифов» ^[81].

Кем бы ни был отрок, его явление Петру выглядит сверхъестественным. В Средние века существовало мнение, закрепленное в церковной литературе, согласно которому Бог, желая показать человеку что-то сверхъестественное, выводит его из града. В распространенном на Руси в XVI веке «Маргарите» святителя Иоанна Златоуста читаем: «Егда бо хощет некое преславное действо показати своим рабом Бог, вне градов тех изводи в чисто… место» ^[82]. Далее приводится пример виде́ния пророка Иезекииля (Иез. 1). Стоит вспомнить также получение Моисеем скрижалей Завета на горе Синай (Исх. 2: 15–16), новозаветные эпизоды Преображения (Мф. 17: 1–6, Мк. 9: 1–8, Лк. 9:28–36), когда Христос ведет учеников на пустынную гору Фавор, а также явления божественного гласа апостолу Павлу (Деян. 9: 8–9).

Подобной теофании — явлению Бога в той или иной ощутимой форме — помимо апостолов и пророков сподоблялись и многие святые новой эры. Одним из них стал Евстафий Плакида, житие которого переведено с греческого языка не позже XI века. Мы остановимся на житии Евстафия Плакиды подробно, так как оно имеет очевидные черты сходства с «Повестью…».

Римский стратилат, он жил при императоре Траяне, был язычником, уважаемым в обществе и нищелюбивым человеком. «Ловящу же ему некогда, явися елень (олень. — И. Л., Д. В.), и нача гонити его. И егда начати постизати его, и виде посреде рогов его Честный Крест Христов, сияющ паче солнца. И прииде к нему глас от еленя глаголющ: „О, Плакидо, что мя гониши, аз есмь Иисус Христос, его же ты неведый чтеши, добрыя бо творя дела“… и слышав, стратилат крестися [с именем Евстафий]. И толико ратован бысть от человекоубийцы диавола яко ибо и богатство ему погуби, и жену его плененну видете сотвори, и дети зверьми расхищены и того видети в нищете» ^[83]. В конце жизни семья воссоединилась и претерпела мученическую кончину, что в христианстве означает окончательную, сокрушительную победу над дьяволом.