История штурмана дальнего плавания

В связи с занятостью на работе и различными неурядицами в самостоятельной жизни увлечение поэзией после окончания школы существенно не развивалось. Только изредка окружающая действительность почти непроизвольно была отражена в некоторых стихах. К примеру, о нелёгком труде рыбаков:

Или о доставке строительного материала (гравия) в Новороссийский порт:

При заходе в порт Феодосия, конечно, нельзя было не побывать в доме мариниста И.К. Айвазовского:

Различные человеческие коллизии происходили где-то там, в стороне, не задевая непосредственно будущего штурмана — до тех пор, пока судьба не свела его со старшим машинистом Питько.

Проведя предварительную подготовку выбранного «клиента» в моём лице (выдана рекомендация для вступления в комсомол, проявлено содействие при переводе на новый буксир), он учёл также мои возможности — среднее образование, стихи, отсутствие дисциплинарных взысканий. Поэтому в один из дней пригласил меня в свою каюту и, проведя короткую политбеседу на злобу дня, начал рассказывать, как он оформляет свои записи в тетради на всех членов экипажа — кто, что высказал касательно партии, правительства или любые другие антисоветские мысли и высказывания. Задача — выявить неблагонадёжных, чтобы доложить через Питько органам государственной безопасности. Необходимо завести и мне аналогичную тетрадь и приступить к сбору фискальных сведений. А что это — тоже классовая борьба?

В сознании промелькнул, бытующий среди населения, афоризм — «писать оперу» [30]. Это далеко не стихи! Необходимо как-то от такого предложения явно отказаться, но как же безобидно это сделать? Сославшись, что вряд ли я смогу осилить такую важную политическую задачу, тем более, в данный момент всё свободное время у меня занято подготовкой к вступительным экзаменам в мореходку в третий раз. А это очень важно для меня, т. к. в случае неудачи надо будет надолго забыть об учёбе в связи с призывом в армию. «Извините, не могу заняться такой работой», — резюмировал я свои доводы.

Фискальная деятельность моториста Питько со временем становилась всё более очевидной, хотя оставалась нелегальной, — опытные моряки догадывались с какой стороны «дует ветер» — у ряда собутыльников Питько обязательно появлялись позже досадные неприятности.

В период отсутствия транспортных работ, когда буксир «Джарылгач» простаивал в порту продолжительное время в ожидании наряда, нередко организовывался общий стол с выпивкой. Деньги на закупку спиртного выделял обычно по своей инициативе машинист Питько, а потом после того, как у собеседников в результате выпивки «развязывались» языки, он, подливая, как говориться, «масла в огонь», выяснял настроения членов экипажа, выискивая неблагонадёжных, а уже затем — сочинял свою «оперу».

Однажды в разговоре авторитетный пожилой кочегар г-н Ивашечкин предостерёг будущего штурмана: «Не вздумай болтать языком в присутствии Питько, плакала тогда горькими слезами твоя будущая виза и учёба в мореходке…» При этом ответно я поделился с ним, что уже имел предложение Питько о совместной работе в таком направлении. Поэтому поправка по этому поводу мной уже сделана. «Вот и правильно!» — подтвердил Ивашечкин.

В этой связи вспоминается судьба одного из наших однокашников, П.А. Александрова, который до поступления в мореходку работал матросом в Балтийском морском пароходстве. Обладая весьма сатирическим характером, он в резких выражениях бичевал любые замеченные недостатки, за что в курсантской среде за ним утвердилось прозвище «Чацкий» (по произведению А.С. Грибоедова «Горе от ума»). Если до мореходки он постоянно работал на судах загранплавания, то в период наших плавательных практик ему отводились только каботажные суда — из-за отсутствия подтверждения о наличии визы. Такое положение продолжалось как до окончания мореходки, так и позже, при выходе на практическую работу, в должности штурмана. Когда П.А. Александров уже стал капитаном на пассажирском судне Черноморского морского пароходства (на Крымско-Кавказкой линии, без выходов за границу), то он попытался, после встречи с одним из работников госбезопасности за рюмкой спиртного в каюте капитана, выяснить причину его злоключений с визой. К тому времени уже началась «перестройка» и в конце концов его бывший пассажир однажды сообщил, как и обещал ранее, квинтэссенцию его проблемы. Оказывается, в последнем рейсе перед поступлением в мореходку помощник капитана по политической части на судне, где работал наш «Чацкий», в своём отчёте в его адрес сделал заключение: «Имеет тенденцию остаться за границей…» Этого было достаточно, чтобы перечеркнуть судьбу штурмана дальнего плавания практически на всю жизнь.

После проявления неоднократных аналогичных отрицательных последствий для судеб некоторых членов экипажа буксира «Джарылгач» опытные кочегары и другие члены экипажа более взрослые, по сравнению с будущим штурманом, решили на общем собрании поднять вопрос о старшем машинисте Питько с постановлением собрания о его списании на берег. Кочегар Ивашечкин предупредил меня, что будет, вероятно, затронут вопрос о фискальной деятельности г-на Питько. Если вдруг потребуется подтвердить наличие «оперной» тетради у г-на Питько, то мне надлежит ответить только «да» или «нет» (без каких-либо дополнительных сведений). Когда, действительно, встал такой вопрос, будущий штурман засомневался, но в итоге не стал кривить душой, ответил по правде, как оно и есть, ответил «да». Однако, несмотря на все эмоциональные выступления членов экипажа, г-н Питько не был списан с судна. Продолжал работать, как будто ничего не произошло. Один единственный коммунист имеется в составе экипажа и вдруг его списать — за что? За сотрудничество с органами госбезопасности? Конечно, никто не решился. Вскоре после этих событий я напросился в больницу на операцию по удалению миндалин, а потом снова выехал в г. Ростов-на-Дону для подготовки к вступительным экзаменам. О дальнейшей судьбе Питько узнал, когда уже был курсантом и в период летнего отпуска побывал на м/б «Джарылгач», красуясь своей морской формой.

Оказывается, что г-н Питько по-прежнему использовал в своей нелегальной работе старые методы — организовывал «доверительные» пьянки, продолжая выдавать деньги для закупки спиртного. Однажды, за одним из таких застолий старые кочегары смогли «накачать» самого Питько спиртным, который в принципе был трезвенником. От чрезмерного принятия горячительных напитков г-н Питько, естественно, вскоре «вырубился» и его доставили в каюту, уложив спать. А в это момент поступил наряд от диспетчера порта — буксиру «Джарылгач» сниматься в порт Геленджик для буксировки оттуда освободившейся баржи. Члены экипажа, никому ничего не сообщая, подменили в машинном отделении г-на Питько, не попытавшись его разбудить. А когда тот проснулся, то оказалось, что «Джарылгач» уже вернулся вместе с баржей из Геленждика. Явный прогул по пьянке. Поэтому наш капитан «усатый» со спокойной совестью издал приказ о списании машиниста Питько как злостного алкоголика, на берег в расположение отдела кадров. Куда он потом устроился на дальнейшую работу, это уже никого не интересовало. Да и понятно почему, ведь не зря возникла среди простых работяг-тружеников поговорка: «Доносчику — первый кнут!». Мало ли что в запале рабочий люд, не подумав, может сболтнуть, даже иной раз заматериться, чтобы разрядиться. Когда царь Петр I задержался с подачей лапы якоря под кузнечную сварку, то и он сносил пару «ласковых» слов от кузнеца: «Ух, разиня, мать твою перемать/..» Ну и что? Разве тот кузнец был врагом Петру I? Конечно, нет! Поэтому о мировоззрении людей по их внешним проявлениям, видимо, далеко не всегда можно судить, тем более так однозначно, особенно таким усердным «писакам», как машинист Питько. К сожалению, подобный контингент у нас ещё долго не переводится, в этом пришлось убедиться дополнительно, но уже спустя много лет.