Повесть о ясном Стахоре

Монах был нездешний, никому в замке не знакомый, и по какому делу в город Слуцк забрел - неведомо.

Пришел он на рассвете, в Троицкий монастырь еще не являлся, а бродил по городу среди мещан да торговых людей, байки рассказывал. Говорил: был-де он в самом Киеве и оттуда шел когда, видел: до самого Слуцка по всей земле неспокойно. На том разговоре замковые сторожа схватили монаха. Привели к его милости Иерониму Ходкевичу. Тут и состоялась беседа.

Среди магнатов Белой Руси и Литвы Ходкевич слыл человеком наиболее просвещенным. Любил вельможный блеснуть и знанием древних авторов, и латинской поговоркой, и подчеркнуть свою образованность перед тупыми соседями, устраивая диспуты ученых мужей. Нередко сам принимал в них участие, пугая слушателей непозволенным для других вольнодумством, руссуждениями о равенстве людей на земле. Умолкали перед его доводами спорщики, а Ходкевич гордился победахми в словесных турнирах не меньше, чем успехами ратного дела. Не замечал только гордый магнат, как легко сдавались его противники, помня мудрое правило: "Быть умнее своего господина невыгодно и опасно".

В этот день пана Иеронима одолевали скука и недомогание. Он велел привести к нему пойманного монаха, авось позабавит чем. Когда монаха ввели в просторный, уставленный резными шкафами покой господарской библиотеки, Ходкевич сидел возле камина и читал книгу. Он не сразу повернулся к вошедшему, и тот успел прочитать название книги - "Республика". Монах улыбнулся. Это было знакомое ему сочинение Платона.

Неспокойное пламя освещало плоское, с повисшими черными усами лицо магната.

- Кто ты ест? - спросил Ходкевич, не отрываясь от книги, чуть охрипшим, простуженным голосом.

- Слуга... Божий и человечий, - смело ответил монах.

Ходкевич закрыл книгу и взглянул на монаха маленькими колючими глазками хитреца.

- То я вижу, что божий служка, а людям как служишь? Грехи их замаливаешь, да их же грехами кормишься?

- Кормлюсь стараньем своим, - тихо сказал монах, - не для себя, для поспольства по земле сей брожу и живу.

- Не-э-эт, - усмехнувшись, протянул Ходкевич, вспомнив только что прочитанное, - не старанием... "Духовники живут грехами нашими, лекари болезнями, а судьи ошибками да несчастьями". То ест сказано верно!

- И не токмо сие у Платона мудрого сказано, - неожиданно произнес монах, - тебе бы, ваша мость, другие слова запомнить...

Пан Иероним чуть не подскочил в кресле, словно его поймали с поличным. Он отбросил в сторону книгу, поднялся и шагнул к монаху.

- О свенты Иезус! Вон ты каков... Садись, обогрейся, да не боясь беседуй.

Ходкевич сам подвинул кресло к камину. Махнул слугам, чтобы оставили их, и, взяв монаха за руку, усадил.

Ни тени страха, ни смущения не обнаружил магнат на лице своего собеседника. Сел напротив, с любопытством разглядывая спокойное лицо, видать, неглупого бродячего чернеца.

- Какие слова Платоновы запомнить велишь? - спросил без гнева.

Монах протянул руки к огню, зябко пожал плечами, ответил нехотя, видно, думая о чем-то своем:

- Слов разных много...

- Говорят, ты из Киева, - меняя тему, вкрадчиво заговорил хозяин, - по дороге разное видел, что присоветуешь?

- Не советник я тебе, ваша милость, - ответил монах, - а по дорогам ноне, сам ведаешь, всяко на глаза попадается...

- Наливая, разбойника, не встречал?

Ходкевич пронизал монаха своими глазками.

- Про разбойника Наливая не слыхивал, - помедлив, ответил монах.

- Так ли? - не поверил пан Иероним. - Земля вся слухом наполнена, а ты вроде мимо прошел... Вспомни. Северияном зовут, из казаков, князя Острожского сотник... Далеко ли от сих мест грабежом, пся крев, промышляет?

- Крый бог, мне разбойники не встречались... а грабежа мноство вокруг. Поспольство в нужде великой живет.

У Ходкевича невольно дернулась щека. Притворно вздохнув, вымолвил:

- Живем, как кому на этом свете назначено, не мешали бы злодии...

Монах скосил на него прищуренный глаз.

- Правда твоя, ваша милость, не мешали бы злодии, - проговорил с едва заметной усмешкой, - но я вот не злодий, и ты, прости меня, ваша мость, тоже себя не личишь таким, а в чем же наше с тобой назначение! Чем живешь?

Никто еще не задавал такого вопроса Иерониму Ходкевичу. Против воли почувствовал надобность оправдаться перед смелым монахом.

- Я своим трудом да працей хлопов моих...

- То-то, хлопов, - дерзко вставил монах, - а хлопы - люди все божьи, не твои, не мои...

- От веку так, прошу пана, установлено, и переставить порядок сей никому не удавалось. Один одно дело творит, другой - другое...

- А кабы переставить однажды? - в упор спросил монах.

- Не быть тому! - возразил Ходкевич, раздражаясь твердостью собеседника. - Пытался я у себя неких худопохолек чужому делу учить заворовали, пся крев.

- Так, может, то дело и впрямь им чужое было, еще бы чего подыскал для них, - усмехнулся чернец.

- Злодей всегда останется злодеем. Я в сем уверился. Добро им творить только людям во вред. "Benefacta mali collocata malefacta existimo!"* заключил Ходкевич, но монах не сдавался.

______________

* Добро, сделанное недостойному, - дурной поступок (лат.).

- Стало, не зачерпнув воды решетом, ты отбросишь его как негодное, а другой бы муку им просеивал.

- Есть люди, которые постоянно подлы, - зло сказал хозяин.

- Мало ли кто виной тому... - Монах наклонился к Ходкевичу. - Вот ты пытал, какие слова Платоновы надо запомнить, слушай: всевозможные орудия изобрел человек и ясно назвал, к чему что призначено, оттого и польза их видна. Сделал орало - им землю орать. Ветрило поставил - ладью толкать. А человек нарожается без указания, к какому делу приставлену быть. Те, что смогли возвыситься, мыслят - их назначение боле других полезно, и повинны все их считать умными да честными. А которых злодеями именуют, когда и кем к сему призначены? Вот кабы изначала знать о людях призвание их...

- Тогда мы душили бы злодеев в их колыбели! - хрипло засмеялся Ходкевич.

- Не все люди так думают, - тихо сказал монах.

Он раздражал Ходкевича. Невольно поддаваясь силе чужих слов, магнат начинал жалеть о затеянном споре и решил покончить его.