И.А. Гончаров

В обстановке свирепой реакции отказ от государственной службы, от «долга», рассматривался как признак неблагонадежности. Отчасти по этой причине, но, видимо, более из решения испробовать свои силы «на деле» и «разогнать немного тьму» в родном городе Гончаров остался в Симбирске служить.

Прежде всего губернатор познакомил Гончарова со своей женой и дочерью. Им он представил молодого человека в такой форме: «Вот у нас еще танцор». И, обращаясь к дочери, добавил: «Он будет твоим кавалером на наших вечерах…» «Monsieur est tres presentable» [51], - бесцеремонно оценила Гончарова губернаторша. Действительно, Гончаров производил благоприятное впечатление. В Симбирск он вернулся уже зрелым юношей, полным жизненных сил, привлекательным по внешности, изящным, с хорошим вкусом и воспитанием. Словом, он не только казался, но и на самом деле был «presentable».

Служба в губернской канцелярии дала возможность Гончарову ознакомиться с миром губернской бюрократии, узнать закулисную сторону жизни этого круга «служилых людей», губернских тузов и дельцов, — «проникнуть взглядом в губернскую бездну». В этом ему много помог Трегубов. Он с неприязнью и презрением относился к чиновничьей бюрократии и свои чувства исподволь старался привить крестнику. Трегубов говорил: «Нашему брату, дворянину, грязно с ними уживаться».

Поразительная картина гнилости губернского административного аппарата, чиновничьих нравов открылась перед глазами изумленного Гончарова: при этом он понял, что правительство знало обо всем, но «не совало носа в омут непривилегированных доходов».

Крайне поражало Гончарова то, с каким открытым бесстыдством и веселым цинизмом принято было среди чиновной братии говорить о взяточничестве, даже в присутствии самого губернатора. Некий Янов, бывший до Гончарова на его месте, а потом ставший чиновником по особым поручениям при губернаторе, рассказывал как-то в губернской канцелярии, среди обступивших его чиновников, как он ездил на ревизию в губернию и как ему всюду в пальцы перчаток набивали золотые: «Я даже думал, не отдать ли назад, да передумал. Ведь это не взятка — фи, как можно!.. тут просто суют в руки лишние деньги, да еще нажитые, очевидно, неправедно. Как же их не отобрать и не спрятать в карман, тем более, что перчатки разорвались, не выдержали».

Эта циничная ирония чиновника вызывала лишь всеобщий смех. Возвратясь с ревизии, Янов все то же рассказывал за обедом у губернатора. И тот «больше всех тешился».

Как-то, находясь в гостях у одной помещицы, Гончаров слышал, как она со своим родственником обсуждала вопрос о женихе для хорошенькой дочери и с завистью говорила о каком-то Мальхине, у которого-де полтораста душ, да и «доход от должности» немалый.

— Помилуйте, он плешивый, толстый, да еще взятки берет, — вмешался в разговор Гончаров.

Но тут за названного кандидата в женихи вступился родственник помещицы.

— А какие это взятки! Не взятки, милостивый государь, а доходы получает по месту советника казенной палаты! — строго выговорил он.

— Ну, это все равно, — возразил Гончаров.

— Как все равно? — горячился оппонент. — Не все равно! Вот будете служить, тоже сами будете получать доход: без дохода нельзя…

— Не буду! — сердито отрезал Гончаров.

— Молодо — зелено! — заметила помещица.

Гончаров не мог примириться с подобными нравами.

Каждый раз, когда он сталкивался с людьми, в которых воплощалась «застарелая порча» века, перед ним вставал образ Чацкого — Грибоедова — этих, по его выражению, «вестников» нового миросозерцания, новой жизни. И они, казалось, звали и его быть судьей старой, отживающей жизни.

С юных лет Гончаров видел в Чацком своего героя, который «лучом света рассеял тьму». Пройдет много десятилетий, и Гончаров снова взволнованно и горячо заговорит о Чацком в «Мильоне терзаний».

Вначале у Гончарова создалось впечатление, что губернатор неподкупно честный и благородный человек, что он чист от пороков, присущих чиновничьему кругу, и готов вступить с ними в борьбу. Сам он, его жена и дочь, весь его быт отличались подчеркнутой светскостью, аристократизмом, изяществом. Жил он на широкую барскую ногу, что требовало больших денег. Но у него ничего не было, кроме жалованья и… долгов. Никто не мог сказать, что он имел «доходы» от службы. Но и он, конечно, имел таковые, только в деликатной форме. За всякие потворства по откупам крупные откупщики давали губернатору и другим властям ежегодные «субсидии». Умел получить «доход» Загряжский — Углицкий и посредством игры в карты с теми же откупщиками или купцами. И всегда случалось так, что губернатору везло, а те «проигрывали».

Губернатор вечно был в долгах. Но долги он покрывал, беря снова в долг. Он был виртуозом этого дела, хотя, по свидетельству Гончарова, деланье долгов тогда не считалось вовсе в какой-либо мере безнравственным поступком. Только ленивый, по пословице, не делал в то время долгов. Занять и не отдать для этих «джентльменов» не считалось позором.

Очень скоро Гончаров понял, что губернатор вовсе не был намерен всерьез начать борьбу со взяточничеством. Все дело кончилось небольшим шумом и некоторым испугом среди чиновничьей братии. Заявив, что он хочет прекратить «нештатные» доходы, губернатор для острастки вызвал к себе двух-трех «оглашенных» — уличенных в мелких взятках чиновников — и пригрозил им судом. А далее все пошло своим прежним порядком.

Анекдотична история служебного возвышения Загряжского. Поведал миру об этом не кто иной, как сам симбирский жандармский полковник Стогов. «Кто такой губернатор Z. (Загряжский. — А. Р.)? — писал он. — Он был в отставке капитаном Преображенского полка. 14 декабря он явился к дворцу. Государь несколько раз посылал Якубовича образумить бунтовщиков и убедить их, чтоб покорились. Якубович шел к мятежникам, и Z. за ним. Якубович вместо убеждения говорил: «Ребята, держись, наша берет, трусят, ура! Константин!» И бунтовщики кричат: «Ура, Константин и супруга его Конституция!» Якубович возвращался и докладывал: «Изволите слышать, они с ума сошли, хотели в меня стрелять».

Так было несколько раз, и Z. всякий раз ходил и один раз перевязывал ногу платком, прихрамывая, будто ударили его по ноге.

Государь не забывал усердия и сказал в. к. Михаилу Павловичу: «Я видел усердие Z., спроси его, чего он хочет!» В. к. Михаил спросил Z.: «Чего ты хочешь?» Z., не задумавшись, отвечал: желаю быть губернатором.

— Не много ли это будет?

— Для государя все возможно!

И вот Z. чрез разные метаморфозы — губернатор в Симбирске» [52].

Загряжский был очень недурен собою, щеголь и женолюб. Избалованный дешевыми победами, он затеял интригу с дочерью князя Баратаева. Ходил к ней на свидание, нарядившись старухой. Он так хорошо загримировался и играл свою роль, что сам отец указал, как пройти к дочери. Загряжский похвастался и опозорил имя девушки. Дворянство ополчилось против него, стали грозить скандалом и даже кулачною расправой. Когда Загряжского спросили, что побудило его хвастаться, он ответил: «Иметь успех у женщины и не рассказать, все равно, что, имея андреевскую звезду, носить ее в кармане». И в конце концов Загряжский вынужден был удалиться из Симбирска отнюдь не почетно.

Затхлая, обломовская атмосфера родного города тяготила юношу. Его отталкивала эта «бесцельная канитель жизни, без идей, без убеждений», «без заглядывания в будущее». «Над всем царила пустота и праздность». «Не было ни одного кружка, который бы интересовался каким-нибудь общественным, ученым, эстетическим вопросом». Когда-то в городе существовала неплохая сцена, но ее в 1820 году приказал «убрать» пресловутый попечитель Казанского округа Магницкий, который предлагал закрыть Казанский университет, а стены его разрушить. Жалкое существование влачил любительский театр, помещавшийся в деревянном, похожем на сарай, здании где-то на углу Бараньей слободки.