Между жизнью и смертью

- Скажи же, сколько времени? - попросил я снова.

- Вот пристал, как смола! - отмахнулся Гриша. Потом улыбнулся и добавил:

- Часики, браток, у тебя на плечах, - и рассмеялся добрым смехом.

- Спасибо, Гриша, я этого не забуду, - начал я растроганно, но Никита перебил:

- Тебе время узнать?.. - и стал снимать с руки повязку. Бинт на руке был в крови.

Мы с недоумением уставились на него. Он размотал бинт и осторожно снял кусок ватки. Вместо раны, которую мы ожидали увидеть, под бинтом оказались бойко тикающие часики на ремешке.

- Времени, - сказал Никита, взглядывая на часы, - сейчас будет ровно пять, - и начал забинтовывать запястье. Спустя минуту его рука опять стала "раненой".

- Я часовой мастер, - сказал Никита. - Часы мне нужны, как сердце. Я без них и минуты не проживу.

- У тебя, наверно, золотые руки, - сказал я ему.

- А что? Конечно, - ответил он и, довольный, провел рукой по своей рыжей бороде.

Мы с Гришей рассмеялись. Наш новый знакомый обещал оказаться толковым парнем.

НОСЯТ ЛИ НЕМЦЫ ЛАПТИ?

Ответ на этот вопрос пришел неожиданно.

Однажды в лагерь завезли два воза соломы. Мы быстро разобрали ее по баракам, и каждый разостлал свою долю под себя. В бараке будто посветлело даже, запахло полями. Пленные бойцы, месяцами и в глаза не видевшие мягкой постели, теперь с наслаждением вытягивались на соломенной подстилке.

Но этим дело не кончилось. Русский человек - мастер жизнь устраивать. Когда надо, он такое выдумает, что только руками разведешь от удивления.

Не прошло и дня, как мы услышали, что какой-то пленный сплел из этой соломы очень аккуратные, глубокие лапти, обулся и принялся плести другую пару. Ногам в таких лаптях тепло и удобно.

Новость быстро облетела весь лагерь. Через пару дней от соломы, разостланной раньше на полу, не осталось и следа. Она была собрана и укрыта в изголовья.

Прошло еще несколько дней, и мы все щеголяли в лаптях. Ноги и в самом деле согрелись! А морозы уже лютовали настоящие.

Вокруг ограды, понося русскую зиму на чем свет стоит, трусили взад и вперед охранявшие нас немецкие солдаты. Скоро они заприметили наши лапти и, видимо, очень заинтересовались ими. Еще бы, когда тебя мороз пробирает...

И вот не прошло и недели, как к нам заявилось несколько немцев. В руках у них были куски хлеба, завернутые в бумагу. Сначала их приход удивил нас. Но кое-кто сразу смекнул, в чем дело:

- Ну, братцы, вот и покупатели на наш товар.

Так оно и оказалось. Немцы вошли в барак в тот момент, когда некоторые из наших как раз плели лапти. Озираясь по сторонам, немецкие солдаты прошли прямо к ним. Через минуту они уже пробовали обуть лапти поверх сапог. Один из них приговаривал:

- Гут, гут.

Хозяин лаптей достал еще несколько пар и протянул их немцам. Те заулыбались. Теперь можно было выбирать, примеряя любую пару.

Извлекли свой "товар" и другие пленные. Каждый немец выбрал себе по паре лаптей. Но уже не бесплатно: за каждую пару мы получили по куску зачерствелого хлеба и по сигарете.

Плата была, конечно, слишком маленькой. Но и то хорошо, что хоть не совсем даром ушли лапти. И лишь один из нас досадовал:

- И торговать-то путем не умеете. Не надо было всем сразу выкладывать. Авось, сошло бы подороже.

Но было уже поздно.

На следующий день мороз покрепчал. В окна нашего барака были видны лагерные заграждения. За ними прохаживались два немецких солдата. Головы у них были закутаны в одеяла. Поверх шинелей немцы натянули на себя шубы, а на сапоги надели наши соломенные лапти. Мой сосед, поглядев на них, засмеялся:

- Сам черт не разберет, чучела - не чучела, люди - не люди.

- Ну, какова русская зима? - не без торжества заметил другой. - Немца в лапти обувает...

- Погоди, брат, - отозвался еще кто-то. - То ли еще будет!

А за окнами все насвистывает ветер, разыгрывается буран.

ЕЩЕ ОДНА НОЧЬ

Жизнь в лагере идет обычной колеей. Можно подумать, что человек привыкает жить рядом со смертью и начинает даже сживаться со своей страшной участью. Но все это лишь видимость. Тяжесть, гнетущая сердце, ни на минуту не дает себя забыть.

В последние дни особых столкновений между нами и гитлеровцами не было. Немцы с утра ненадолго показывались в лагере и исчезали с глаз на весь день. Им теперь до нас и дела было мало. Фашисты уже не выискивали коммунистов, не устраивали обысков. Для них сейчас важно было только не выпускать пленных за колючие заграждения. Мы были отданы во власть голодной смерти. И смерть надвигалась, размахивая своей косой, и валила всех подряд. Одна из ям за лагерной оградой уже наполнилась трупами. Целый день ее засыпали. К вечеру выпал снег, и все застлало белым. Теперь и не угадаешь, где была та яма. Тысячи молодых ребят остались под землей. Имена их нигде не записаны. И если даже мать одного из нас пройдет когда-нибудь по этим местам, ей и в голову не придет, что сын лежит в земле где-то рядом. Все эти тысячи погибших молодых людей "пропали без вести".

Медленно тянутся дни в лагере. А ночи - и того медленней. Какие только сказки не переслушаешь в такие ночи, какие не припомнишь случаи из прошлого. И так долго не рассветает. Как будто солнце решило не всходить сегодня над землей.

Разговоры о положении на фронте в лагере никогда не прекращались. Достаточно было кому-нибудь завести речь на эту тему, к нему сразу же начинали сходиться и все остальные.

Мы ни на минуту не забывали о родной стране. О ее судьбе думали мы постоянно - порой с тревогой и горечью.

За последние недели в лагерь перестали поступать новые военнопленные, и о делах на фронте мы ничего достоверного не знали. Сами немцы говорили о войне о большой осторожностью. Они все твердили, что через неделю "Москау капут". Но таких недель прошло уже много, а их предсказания не сбывались.

А иной раз с языка у наших охранников срывались слова, которые можно было перевести только так: "Москву брать - не кашу есть".

Однажды в лагере появилось человек двенадцать новых пленных. Для нас это были долгожданные гости. Но, к сожалению, оказалось, что в плену они уже давно и работали до сих пор на железнодорожной станции в Борисове. От них трудно было ожидать каких-либо фронтовых новостей. Однако новички рассказали немало интересного. Кое-что я до сих пор помню.