Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ век

530.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <3.10.1914. Москва — Тифлис>

3 октября 1914 г.

<…> Сегодня у нас заседание "Пути". Будем обсуждать не издать ли нам тетрадкой наши речи на заседании и затем не издавать ли нам вообще непериодические тетради о войне. Многое зависит от того, какое впечатление производит моя речь. Вчера Рачинский презжал специально для того, чтобы выведать у Вяч<еслава>, что именно такое я написал. Кажется, узнавши, он успокоился. Вот сегодня и увижу так ли это. Они все в вопросе о германской культуре останавливаются на полдорожке. Один Вячеслав присоединяется ко мне всецело и от себя развивает целый ряд тонких соображений, которые очевидно выльются в статью <…>

Вера выбрала после долгих колебаний философское отделение и теперь хочет заняться изучением Канта и Платона. Не знаю, что из этого выйдет, знаю только, что в доме за последнее время необыкновенно возросло количество философских разговоров. Вяч<еслав> все пытает меня о Канте. Все Ивановы относятся ко мне с самой трогательной заботливостью. Родные не могут заботится больше. Барышня усиленно занимается и ее видно очень редко. Дима очаровательный и прямо чудесный мальчик, поет, бегает, целый день веселится, почти никогда не плачет и больше всего дружит с Сережиным денщиком, которого называет "дядя Петя". очень незлобивое и доброе существо. Я думаю, ты будешь от него в восторге <…>

531.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <6.10.1914. Москва — Тифлис>

<…> Сегодня у нас заседание и в "доме" настроены чрезвычайно торжественно [1605]. Вячеслав отдал приказ подать ужин в половине седьмого и кроме того сбить гоголь-моголь для него и для меня. Это для того, чтобы голос звучал звонче и лучше. Я слышу как во исполнение этого строго приказания с кухни в столовую и из столовой в кухню суетясь бегает Мария Михайловна, — лучший знак, что мне нужно торопиться с письмом и принимать сугубо торжественный вид. Мы сняли тысячную аудиторию в Политехническом и, представь, после одного объявления и выпуска афиш — все билеты были проданы за два дня. Всякие опоздавшие знакомые и друзья осаждают всех кого можно — "Путь", Григ<ория> Ал<ексевича>, чтобы достать билеты и всем сурово отказывают. Сейчас звонили Гречаниновы. Умоляют дать входные билеты за три рубля. У нас с Вяч<еславом> было два входных билета — 10-копеечных и мы отдали их <…>

532.  В.Ф.Эрн — А.В.Ельчанинову [1606] < 7.10.1914. Москва — Тифлис>

7 октября 1914 г.

Дорогой Саша, Женя писала, что ты интересуешься нашими заседаниями о войне. Так как Мария Михайловна закупила целый ворох газет — посылаю тебе вырезки. Они очень неумные, а в отношении Вячеслава и совсем глупые. Вячеслав имел необыкновенный успех и своим артистическим чтением совершенно пронзил аудиторию <…>

533.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <7.10.1914. Москва — Тифлис>

7 октября 1914 г.

<…> Сегодня напишу тебе немного слов. Заседание кончилось в первом часу, дома были в начале второго, и т.к. с нами пошли Рачинский и Булгаков, то засиделись до половины третьего — посему я сегодня усталый и большого письма написать не могу. Вместо этого посылаю тебе вырезки из газет, они не очень умны, но все же интересны. От себя могу сказать, что заседание вышло необыкновенно удачным. Из наших речей вышел чрезвычайно сильный букет. Апплодировали всем очень сильно, — всего сильнее Булгакову и Вячеславу. Вячеслав читал неподражаемо хорошо, с таким артистическим умением акцентировал немецкие фразы на берлинский манер, и так художественно саркастически провел характеристику немцев, что аудитория совершенно замерла и когда он перешел к лирической части, то аудитория была готова и слушала его с величайшим напряжением. Ко всем нам подходили массы людей, благодарили, жали руки и одобряли. Народу было более тысячи человек. На улице, на лестницах стояли толпы людей, не получившие билетов. Словом первое наше выступление состоялось очень удачно. Насчет впечатлений друг от друга пока молчу. Во время моей речи князь погрузился в черную меланхолию. М<аргарита> К<ирилловна> же всячески высказывала свое одобрение и форме и силе речи, хотя с сущностью несогласна [1607] <…>

534.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <9.10.1914. Москва — Тифлис>

8 октября 1914 г.

<…> Мы с Вяч<еславом> пришли как раз ко времени открытия заседания. О заседании идет масса толков. Публика уходила в совершенном удовлетворении. Сегодня М<аргарита> К<ирилловна> повторила мне, что речь моя "увлекла" очень многих. Г<ригорий> А<лексеевич> в лицо мне старается говорить маленькие гадости, а за спиной оказывается стоит за меня горой. Секретарь "Мусагета" Киселев [1608] стал было критиковать мою речь в телефонном разговоре с Г<ригорием> А<лексеевичем> Г<ригорий> А<лексеевич> форменно выругал его, объяснив, что он может критиковать, а "Мусагет" не смеет. Я воспользовался общим подъемом и предложил устроить следующее такое торжественное публичное заседание Общества, посвятив его Польше и назначив сборы с него в пользу пострадавших от войны поляков. М<аргарита> К<ирилловна> и Г<ригорий> А<лексеевич> очень горячо восприняли предложение — на днях, должно быть, мы будем обсуждать его в заседании Совета. Вяч<еслав>, как только я высказал мысль, всячески ее подхватил и мы вчера уже обрабатывали Балтрушайтиса, хорошо знающего польский язык и польскую литературу, чтоб он выступил у нас с речью о польском мессианизме. Если заседание будет решено, я изберу себе темой: отношение православия к католичеству <…>

535.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <12.10.1914. Москва — Тифлис>

12 октября 1914 г.

<…> Сегодня воскресенье и я "субботствую". Утром пошел к обедне, встретил при выходе Сергея Николаевича, погулял с ним по бульвару; пришед домой, застал Г<ригория> А<лексеевича>, который теперь развивает волнения по поводу нашего польского заседания. Оно уже налаживается, и мы уполномочили Трубецкого повести переговоры с краковским профессором Здзеховским об участии в нашем заседании. О том заседании все еще идут толки, самые разнообразные (прилагаю и документ) [1609]. (Жалею, что у меня нет экземпляра для Саши). Сегодня пришел к Вячеславу Скрябин и, познакомившись со мной, начал с фразы: «А об Вашей речи идут большие споры». Я должен сказать, что с величайшим вниманием рассматривал Скрябина. Человек весьма примечательный и большой. Я долго слушал его разговор с Вячеславом, почти молча [1610]; но потом, когда он стал развивать свою иллюзионистическую философию с преодолением христианства — атаковал его и поддержанный Вячеславом заставил его в некоторых пунктах отступить и скромнее сформулировать свою точку зрения [1611]. Что он талантлив и даже очень, это совершенно несомненно, но что в каком-то горестном и очевидном духовном уклоне — это тоже несомненно. Он не просто музыкант Божией милостью, "поющий как птицы поют", а философ, ставящий музыке своей философские задания — и задания эти духовно недоброкачествены [1612]. По форме мы разговаривали очень мирно, и я весьма доволен, что увидел его близко. Тем более, что в конце он очень интересно говорил о своем новом произведении, теперь им приводимом к концу, в котором не будет зрителей, а все будут участники, в котором будет осуществлен частичный синтез между искусствами: музыкой, танцами и световыми эффектами [1613] <…>