Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ век

Слышал, что плохи дела Николая Александровича, п<отому> ч<то> майорат его отца занят уже немцами. Будто бы он ищет места, т.е. делает то, что давно уже следовало. Жаль его, но этот толчок освободит его от власти иллюзий. О. Павел благополучен.

Какое время, какое время! Дивен Господь в делах Своих! Но я о роли военного корреспондента даже и не думал ни минуты. Жду своего зова.

Христос с Вами. Да осенит Заступница Своим Покровом нашу Родину! Обнимаю Вас. Е<лена> И<вановнвна> кланяется. Здорова ли О<льга> Ф<едоровна>? Ей привет.

509.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому [1567]

/? 08.1914. Москва - Бегичево,

<…> Я думаю отдать низ нашего дома для бедных детей ушедших солдат и для раненых, если они будут привозиться в Москву [1568] <…>

510.     Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой [1569] [? 08.1914. Бегичево — Михайловское]

<…> Сейчас написал и отправляю в "Русские Ведомости" вылившуюся у меня статью — "Борьба двух миров" [1570]. За последнее время я получил два письма от незнакомых мне евреев, которые в очень трогательных выражениях призывают меня, под впечатлением моих польских статей, сказать доброе слово о еврейском народе. Все это я делаю, между прочим, в только что написанной статье [1571].

Кончил корректуру перевода Яковенки [1572]. Однако только пока не могу взяться за большую мою работу: уж очень сильно мое непрекращающееся волнение, и уж очень исключительно одним я живу сейчас: Россия, сын Саша [1573], колебания между верой в нашу победу и страхом из-за неудач французов, ужас от потоков крови, которые льются как никогда от начала мира — все это как-то слилось в состояние острой тревоги <…>

511.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому [1574] [? 08.1914. Москва — Бегичево]

<…> С одной стороны я вполне разделяю твое стремление активно участвовать во всей общей грандиозной работе. Слава Богу, что ты наконец начинаешь томиться созерцательным настроением в деревне! <…> Для меня главное, чтобы ты переехал жить в Москву! Если ты хочешь ездить с санитарным поездом, то отчего же тебе не ездить! <…> Думаю я об этом потому, что вижу и знаю, что ты можешь во многом, кроме этого, быть полезен. Поедешь с поездом или еще что-нибудь будешь делать, но это не мешает думать и делать тебе твое дело, для которого приближается момент особенно огромный! Я говорю о христианской политике, не знаю, как лучше выразить! Теперь нужна напряженная работа, нужно влиять, направлять мысль и чувство! Все сейчас в таком хаосе, все перевернулось в сознании, нужна будет огромная духовная работа. Ты лучше, чем кто другой, можешь ковать железо пока горячо!

Ангел мой! Молю тебя, заклинаю тебя, не смешивай ты чисто филосоской работы твоей, которую ты можешь отложить, с этой горячей, жизненной и такой необходимой сейчас деятельностью! Я слышу от многих о том, как хороши твои статьи по польскому вопросу и даже, что нужны или лекции и беседы, или собрания! всем хочется разобраться в этом вихре поднявшихся вопросов. Как и что, ты увидишь и обдумаешь, но я тебя умоляю, не отбрасывай этого вопроса! А главное путем логическим ничего не решай, подожди! Твой талант, твоя душа — все это очень, очень нужно было и всегда, а теперь как раз соответствующий твоему складу и направлению момент! Момент религиозный, момент сверхполитический, сверхнациональный, идеалистический! Нужно горячо, глаголом жечь сердца людей. Нужно давать удовлетворение сметению души, разрешать мятущуюся мысль! Намечать новый будущий, новый путь! Умоляю тебя, не отбрасывай этого. Но, конечно, не сиди в своем кабинете, а всюду и везде входи в самую гущу этих ужасов, тем горячее и глубже будет твое слово и влияние! Вот все, что я в общем думаю!

Первого сентября я открываю свой лазарет. Будут тяжелые больные. В деревне я объехала соседние деревни, была во всех избах и решила выдавать муку, крупу и одежду всем бедным семьям. Жду тебя после первого! Приезжай поскорее, умоляю тебя. Целую тебя крепко, пиши скорее.

512.     Г.А.Рачинский — М.К.Морозовой [1575] <28.08.1914. Бобровка — Михайловское>

<…> Я переписываюсь с Евгением Николаевичем и чувствую, что он с каждым днем становится мне все дороже и дороже. Сейчас он мне по внутреннему строю души ближе всех моих друзей, ближе Булгакова; об Иванове уж не говорю. Я знаю, что Вас это порадует и рад сам написать Вам об этом.

Затем должен Вам сообщить, что не только вся Россия стала трезвой, и все партии в ней примирились, но даже Григорий Алексеевич Рачинский сидит и пишет статью, которую прочтет Вам и Евгению Николаевичу, с тем, чтобы потом ее напечатать <…> Я кончил всю работу и везу Вам в готовом виде и Бòме (брошюру) и Паскаля (биографию). Начал подготовлять Баадера <…>

513.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <29.08.1914. Ростов — Тифлис>

августа 1914 г.

<…> Пишу тебе из Ростова, куда вместо утра, прибыл в шесть часов вечера. Если успею выехать с одиннадцатичасовым поездом, пробуду в пути еще 2—2¹/₂ дня. Сегодня целый день пролежал на полке. Внизу было набито битком, сидели друг на друге, казаки, отставшие от своих эшелонов тифлисцы и запасные с бабами. Народ все очень простой, душевный и мужественный. Они много острили друг над другом, иногда очень удачно. Оказывается тифлисцы, мингрельцы, эриванцы входят в тот самый корпус, в который войдет и Сашук [1576]. Так что Сашук рядом с собой будет иметь бравых кавказских гренадеров <…>

514.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому [1577] [? 08.1914. Москва — Бегичево]

<…> Сегодня я была на вокзале на встрече поезда с ранеными! Ты бы видел эту тысячную толпу, которая их встречала! На носилки им клали деньги, булки, хлебы и цветы <…>

Я очень занята. Сегодня у нас весь дом в перселении. Освобождаем низ для лазарета. Это устройство очень хлопотливо и сложно. Затем у нас в Обществе устраивается огромное убежище для 150 детей. надо все устраивать! Я все это налаживаю сейчас. Потом начну как следует с 1-го сентября <…>

515.     Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой [1578] <29.08.1914. Бегичево — Москва>

Милая и дорогая Гармося,

Сегодня получил твое письмо и (как это ни странно) окончил довольно значительную по содержанию (не по объему) главу из книги "Явление и сущее" [1579], разбирающуюся в Кантовых противоречиях по этому предмету и формирующую мое собственное учение на этот счет. Я не мог это сделать только потому, что надуманная раньше мысль сама докатилась до этой точки; буду ли я в состоянии дальше продолжать о "трансцендентальной диалектике" — это вопрос.

Душа моя сейчас не в этом — вся на войне. Каждый день хожу пешком на станцию Пятовскую, куда к 4 часам приезжают печатные телеграммы из Калуги. Там вижу то проезжающих запасных, то раненых. На станции всегда толпа, интересующаяся теми и другими. Отношения к пленным очень характерны. Мой кучер, взятый в солдаты и стоящий в Калуге, говорил мне: "Австрийцы — те добродушные, а вот немцы те такие сурьезные, — не дай Бог", и от раненых я слышал: "Австрийцы — те ничего, а вот немцы — те сукины сыны"; а сам я у вагона вел разговор с прусаками, к которому жадно прислушивалась ничего не понимающая толпа. Их караульный говорил: "Господа, немцы папирос хочут". А публика делала замечания: "Иш глаза недобрые, азиатом смотрит, да уж какие жестокие". Я объяснил, что жестокость — больше от ихнего начальства, на что послышалось: "Да, это так точно, солдат — тот свою службу сполняет". А на мое замечание, что до начальства ихнего мы доберемся, раздался жирный и сочувственный смех. Все-таки смесь добродушия и любопытства, какая бывает у клетки диких зверей <…>