Гевара по прозвищу Че

Прибытие Фиделя оказалось как нельзя кстати - Че, когда по-настоящему выходил из себя, мог оказаться опасен.

Фидель укротил Че, сказав ему: "Это ошибка не Рамиро, а моя. Мы рассчитывали дать всем остальным несколько дней отпуска, чтобы они смогли навестить жен, но не предусмотрели отпуск для тебя; именно поэтому Алейда здесь". Постепенно Че начал успокаиваться. Фидель предложил подвезти некоторых из товарищей на холм в своем автомобиле. Но они, не доверяя его водительскому мастерству, отказались: "Все в порядке, майор, мы пойдем следом за вами".

Той ночью Гевара и Алейда ночевали в лагере в отдельной комнате. На следующий день Че не смог как обычно взбежать на гору. Кубинцы с их обычным уважительным отношением давали ему понять, что усталость такого рода не тот предмет, которому стоит придавать слишком уж большое значение, лишь хитро спрашивали его: "Хорошо спали, майор?"

5 октября из Боливии для встречи с Че прибыл капитан Мартинес Тамайо. Он прежде всего хотел сообщить, что находится не в восторге от базового лагеря на ферме в Ньянкауасу и предпочел бы переместиться в другой район. Че очень рассердился на него: переезд, по его мнению, был бесполезным и, больше того, угрожал безопасности всего предприятия. Помимо всего прочего, ранчо удовлетворяло требованиям, предъявлявшимся к тыловой базе, в число которых входила возможность проведения на ней длительного обучения и близость к аргентинской границе.

На исходе октября Эрнесто Гевара в последний раз увидел своих детей. Встреча состоялась в предместьях Гаваны. Несколько раньше Алейда привозила к отцу младшую дочь, Селию, страдавшую в то время от инфекционного заболевания почек. Девочке еще не исполнилось и четырех лет, и не было никакой опасности, что она узнает отца. Че приехал на последнюю встречу уже загримированный, в своем новом облике Адольфо Мены, уругвайского функционера из Организации американских государств. Его ждали четверо младших - дети Алейды. Десятилетнюю Ильду решили не привозить на встречу: "Возможно, посчитали, что я могла бы проболтаться своим друзьям или товарищам о том, что видела его или что он собирался уезжать".

Алейда Гевара, старшая из присутствовавших детей - ей было почти шесть лет, - хорошо запомнила эту встречу: "Мужчина сказал мне: "Привет". Он сказал, что он испанец, его зовут Рамон и он хороший друг моего папы".

"Эй, вы говорите не по-испански, вы говорите по-аргентински", - заявила Алейдита. Все были поражены: если маскировка не могла одурачить шестилетнего ребенка, то от нее не было никакого смысла.

Но Че остался невозмутим: "Почему по-аргентински?"

"Потому что я думаю , что так говорят аргентинцы", - ответила девочка.

Незадолго до отъезда, в октябре, Че получил донесение от Дебрэ ("лучшее, что я написал в своей жизни"), к которому прилагались карты, планы, политические сообщения, списки сочувствующих, и смог сопоставить его с информацией, полученной от Пачо. Было совершенно ясно, что в других областях Боливии можно было выбрать значительно лучший плацдарм для партизанского движения: там имелись более социально развитые кампесинос, не было такой сильной изоляции от шахтерских масс, лучше представлены радикальные политические силы боливийского общества, а среди левых партий были сильнее развиты воинственные настроения. Но, по словам Дебрэ, было очевидно, что "он Че, охваченный нетерпеливым стремлением вернуться к партизанской жизни... и занятый подбором людей для кампании и подготовкой будущих связей, придавал второстепенное значение первоначальному местоположению базы".

Но не только это оказало влияние на выбор, сделанный Че. Он решил разместить базовый лагерь в области Ньянкауасу, где не проводилось никакой предварительной политической работы, Как рассматривал ее именно как тыловую базу, а не как опорный пункт для партизанских действий, и потому придавал больнее значение ее изолированному положению.

Проговаривались окончательные детали. Кубинские секретные службы приняли меры для того, чтобы как-то оправдать исчезновение полутора десятков известных кубинских военных деятелей, распустив слух, что они находились во Вьетнаме. Подготовительный период подходил к концу; за это время выяснились некоторые недостатки в отборе добровольцев: так, оказалось, что Пинарес был хотя и приятным в обращении человеком, но недисциплинированным и несдержанным, в то время как Вило Акунья оставался все таким же чрезмерно полным и болезненным, хотя и держался за счет силы воли.

Мартинес Тамайо вернулся в Боливию 21 октября, все еще страдая от резкого выговора, полученного от Че. (Он признался Вильегасу, что участвует в операции из одной лишь преданности Че.) Ему было дано указание вступить в контакт со всеми радикальными левыми группами, даже с бывшим вице-президентом Хуаном Лечином.

Хосе Монлеон, Ренан, связался с Вильегасом и Коэльо 10 октября; с его же помощью Таня установила связь с Мартинесом Тамайо. Люди Че вступили в контакт с параллельной сетью, которой руководил из Гаваны Мануэль Пиньеро. Изолированность, которой Че требовал на начальном этапе, исчерпала себя; кубинцы начали действовать объединенной группой. Незадолго до того Вильегас встретился с Монхе, который сказал ему, что Центральный комитет партии одобрил мысль о том, что путь к власти в Боливии проходит через стадию вооруженной борьбы. Тем не менее Монхе признался в том, что, как ему казалось, "в значительной степени поддержка вооруженной борьбы была лишь лицемерием и что они его товарищи, лидеры БКП были неспособны реально принять в ней участие".

Да или нет? Пока что ничего не было до конца ясно. Вскоре после этого Монхе через Кубу уехал в Болгарию. На прощание он имел еще одно столкновение с кубинцами, у которых просил финансировать его поездку, но они, усталые от его непрерывных уловок, пропустили просьбу мимо ушей.

Че загримировался для своего второго тайного отъезда с Кубы. Он использовал маскировку, которую уже испытывал в Сан-Андресе. Судя по всему, его сильнее всего раздражали фальшивые зубы, с помощью которых он обычно изменял форму нижней челюсти, и очки с линзами для близоруких, из-за которых он был вынужден ходить очень осторожно, чтобы не споткнуться. В последний день Фидель устроил обед с наиболее доверенными членами кубинского правительства и предупредил их о том, что на обеде будет гость. Маскировка сработала: никто не узнал Че.

На последней фотографии, запечатлевшей его вместе с Фиделем, Че предстает в своем последнем маскарадном обличье: одет как подобает высокопоставленному бюрократу, в пальто, при галстуке, в шляпе, из-под которой видны квадратные очки. Можно разглядеть, что он смотрит на Фиделя, а тот, с сигарой, рассматривает паспорт Че. Их разделяет не более восьми дюймов. На заднем плане открытый гардероб, в котором нет ни одежды, ни даже пустой вешалки. Не сохранилось никаких записей тех прощальных слов, которыми они обменялись. Лишь позднее Фидель сказал итальянскому журналисту Джанни Мине несколько кратких фраз об этом событии: "Мы были не такими уж неискренними, поскольку мы немногословны... Он не был таким, неискренним, и я не таков, но наши чувства были очень сильны".

23 октября 1966 Эрнесто Гевара покинул Кубу, чтобы снова превратиться в Че.

* * *

22 октября курс обучения был закончен. Бойцам предоставляли отпуск для прощального свидания с семьями, хотя они должны были сохранять строжайшую тайну насчет того, куда направляются. Мануэль Эрнандес сказал жене, что отправляется в Камагуэй на уборку сахарного тростника, но прощался куда дольше обычного и под конец расплакался. Прощальные слова Пинареса, по распространенному мнению, были исполнены его обычного мрачного юмора: "Отправляйся искать себе другого мужа, потому что я оттуда не вернусь". ^{30}

46. "Сегодня начинается следующий этап".