Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне

Фитцджеральд уподобил косвенные улики в этом деле цепочке, которая порвется, если выпадет хотя бы единое звено. Я предпочел другое сравнение: “Косвенные улики — это веревка, каждое волокно которой — факт, и по мере добавления все новых и новых фактов мы прибавляем веревке прочности, пока не сумеем с ее помощью притянуть подсудимых к ответу”.

Шинь предложил всего несколько доводов, нуждавшихся в опровержении. Канарек, напротив, привел огромное их количество — и каждый пришлось оспорить. Вот лишь несколько примеров.

Канарек поинтересовался, отчего обвинение не предложило подсудимым попробовать надеть семь найденных предметов одежды, чтобы посмотреть, подойдут ли они им? Я развернул вопрос: отчего, если одежда не подходит подсудимым, защита сама не прибегла к наглядной демонстрации?

По поводу отсутствия отпечатков Уотсона на автомобиле Парента мне пришлось напомнить присяжным о показаниях Долана: в 70 процентах случаев офицеры ДПЛА вообще не обнаруживают на месте преступления “читабельных” отпечатков. Я отметил также, что Уотсон вполне мог уничтожить отпечаток, немного сдвинув руку.

Когда ответа на подобный вопрос у меня не находилось, я честно в этом признавался. Но обычно я мог предложить по меньшей мере один или, чаще, несколько вариантов ответа. Кому принадлежат найденные очки? По правде говоря, мы этого не знали. Но мы знали со слов Сьюзен Аткинс в пересказе Розанны Уолкер, что очки не принадлежали убийцам. Почему на складном ноже, завалившемся за подушку кресла, не были найдены следы крови? — спросил Канарек. Очко в его пользу. Ответа у нас не было. Впрочем, мы могли предполагать, что Сэди потеряла свой нож прежде, чем ударила Войтека и Шарон (возможно, когда связывала Войтека), а затем взяла оружие взаймы у Кэти или Текса. “Вопрос о том, какой именно нож использовала Сьюзен, меркнет перед тем фактом, что она созналась Виржинии Грэхем и Ронни Ховард в нанесении ран обеим жертвам”.

Вся суть семидневного выступления Ирвинга Канарека, сказал я присяжным, сводится к тому, что обвинение сфальсифицировало улики против его клиента, Чарльза Мэнсона.

“Другими словами, леди и джентльмены, — заметил я, — в Лос-Анджелесе произошли семь жестоких убийств, и поэтому полиция и окружной прокурор собрались на совет и решили: “Давайте устроим суд над каким-нибудь хиппи; над кем-нибудь, чей жизненный стиль стоит нам поперек горла. Кого обвиним в убийствах?

А, все равно, любой хиппи сойдет”. И просто так, пальцем в небо, выбрали козлом отпущения беднягу Чарльза Мэнсона.

Чарльз Мэнсон предстал подсудимым на этом процессе отнюдь не потому, что он — длинноволосый бродяга, который занимался любовью с несовершеннолетними девушками и открыто высказывал свои опасные антиобщественные взгляды.

Нет, он судим потому, что является порочным, дьявольски изощренным убийцей, отдавшим приказ, послушное выполнение которого свело семерых человек в могилу. Вот почему мы судим его".

Я также обрушился, и с силой, на заявление Канарека, что это обвинение несет ответственность за столь долгое разбирательство дела. Присяжные не смогли провести в домашнем кругу Рождество и Новый год — и мне не хотелось, чтобы они удалились на совещание, распекая обвинение на все корки.

“Ирвинг Канарек, этот Тосканини [194] скуки, уверяет, что сторона обвинения растянула этот процесс более чем на полгода. Вы, друзья, все видели сами. Каждый свидетель, которого обвинение приглашало в этот зал, отвечал на наши короткие вопросы по существу. Дни текли один за другим не во время прямого, но во время перекрестного допроса”.

Что касается Максвелла Кейта, то он “сделал для своей подзащитной, Лесли Ван Хоутен, все, что было в его силах, — признал я. — Он хорошо потрудился. Но, к несчастью для мистера Кейта, его позицию не смогут поддержать ни факты, ни закон. Мистер Кейт, если пристально взглянуть на его выступление, ни разу, по сути дела, не подверг сомнению правдивость слов Линды Каса-бьян и Дайанны Лейк. В целом, его позиция такова: пусть Лесли даже сделала то, о чем рассказали Линда и Дайанна, она все равно ни в чем не виновата.

Интересно, захочет ли Макс признать хотя бы то, что она виновна в нарушении чужого права владения?”

Кейт: "Признаю".

Ответ Макса поразил меня. Фактически, он признал, что Лесли побывала в доме Лабианка.

Даже если Розмари Лабианка действительно была мертва, когда Лесли ударила ее ножом, сказал я присяжным, это означает, что Ван Хоутен виновна в убийстве первой степени как участница сговора и самого преступления. Ведь если человек присутствует при совершении преступления, предлагая преступникам моральную поддержку, тогда он становится соучастником. Но Лесли зашла еще дальше — она вонзила нож в тело Розмари, стерла оставленные убийцами отпечатки пальцев и т. д.

Кроме того, мы знаем о том, что Розмари Лабианка была уже мертва, когда Лесли погрузила в ее тело нож, лишь с собственных слов Ван Хоутен. “Лишь тринадцать ножевых ран на теле Розмари были нанесены после наступления смерти. Как насчет других двадцати восьми?”

Да, Текс, Сэди, Кэти и Лесли были роботами, зомби, автоматами. Сомневаться не приходится. Но лишь в том смысле, что они были абсолютно послушны Чарльзу Мэнсону, причем подчинялись ему раболепно и подобострастно. Лишь в этом смысле. “Это вовсе не означает, что они не хотели делать то, что приказал им сделать Чарльз Мэнсон; это не означает, что они пошли на убийство, не предвкушая его и не радуясь приказу. Совсем напротив, улики говорят об обратном. Не существует никаких улик в пользу того, что подсудимые хотя бы возразили Чарльзу Мэнсону по поводу этих двух ужасных ночей.

Одна Линда Касабьян ответила ему там, в Венисе: “Я же не ты, Чарли. Я никого не могу убить”.

Остальные же не только не воспротивились, напомнил я, но даже смеялись, когда об убийствах на Сиэло-драйв рассказали в телевизионных новостях; Лесли говорила Дайанне, что бить ножом человека — это здорово, что чем больше она этим занималась, тем сильнее ей это нравилось; Сэди уверяла Виржинию и Ронни, что это лучше оргазма.

“Тот факт, что эти три девушки на скамье подсудимых подчинялись Чарльзу Мэнсону и делали то, о чем бы он их ни просил, вовсе не отменяет совершения ими убийства первой степени. Этот факт никак не оправдывает их, не смягчает их вины. Будь это так, тогда наемные убийцы или бандиты-мафиози очень просто уклонялись бы от ответственности. Им стоило бы только сказать: “Ну, я всего лишь выполнял приказы своего босса”.

Мистер Кейт также “намекнул, что Уотсон и эти три девушки страдали неким психическим расстройством, которое не позволяло им правильно оценивать ситуацию и самостоятельно принимать решения. Оно даже лишило их возможности совершить умышленное преступление”. Проблема здесь, сказал я присяжным, лишь в том, что защита ни разу не привела доказательств невменяемости или умственного расстройства; совсем напротив, Фитцджеральд описывал девушек как “умных, понятливых, восприимчивых, хорошо образованных людей”, тогда как приведенные на процессе улики говорят об одном: “подсудимые очень, очень хорошо соображали во время тех ночных убийств”.

Они перерезали телефонные линии, попросили Линду прислушиваться к шумам извне, смыли следы крови со своих тел, избавились от грязной одежды и оружия, вытерли отпечатки пальцев… “Их поведение ясно и однозначно показывает: в обе ночи подсудимые прекрасно понимали, что именно они делают. Они убивали, хорошо подготовившись, и после этого сделали все возможное, чтобы остаться не пойманными.

Нет, леди и джентльмены, они отнюдь не страдали от каких бы то ни было душевных расстройств. Они страдали от очерствевшего сердца, от окаменевшей души”.

Вновь пустив вход старые приемы, Канарек постоянно перебивал мое выступление легкомысленными протестами. Даже лишившись сотни долларов штрафа за неуважение к Суду, Канарек продолжал стоять на своем. Попросив стороны подойти к судейскому столу, Олдер отметил: “На протяжении всего процесса я наблюдал за мистером Канареком и пришел к неутешительному выводу: по ходу разбирательства данного дела мистер Канарек доказал своим поведением и манерами, что он начисто лишен совести, понятий об этике и профессиональной ответственности. Я хочу, чтобы это ясно прозвучало в стенограмме”.