Письма на волю

«Хочется знать, как живет сейчас польская комсомолка, а также и ее товарищи. Скоро ли она выйдет на волю, как будет жить на воле», — пишут молодые рабочие в издательство МОПР. В издательство поступает очень много отзывов о книжке. Приведу пару выдержек:

«Мы, краснофлотцы, прочитав эту книгу в ночь с 29-го на 30-е апреля 1932 г., очень довольны содержанием этой книжки, которая оставляет очень большой отпечаток в наших мозгах». «Нет такою краснофлотца в подразделении нашего соединения, чтобы ее не прочитал. Читается хорошо, легко и, главное, изложено понятно. Общее мнение краснофлотской массы — побольше таких книжек и внедрить их в наши захолустья, окраины Союза».

Но не только красноармейской и краснофлотской массе нравится книжка. Нравится и тем, кто стоит в гуще строительства. «Читать книжку „Рядом с нами“ без волнения нельзя. С первого раза было и брать не хотел. А потом не мог оторваться, не прочитав ее всю. Читал я ее — это значит переживал в ней все писаное. Прочитав книжку, я как бы сделал в себя вдышку».

Среди отзывов попался и злобный отзыв. Видать, как ненавидит человек комсомол, партию, советскую власть. По его мнению, все плохо, у него нет никаких надежд впереди. «Рядом с нами», по его мнению, — нелепая советская легенда: «Все написано для советского читателя, высосано из пальца советской идеологии». Это какой-то заведующий фабрикой-кухней на Украине. Ему в огне соцстройки жить тошно. И непонятна ему, чужда наша борющаяся молодежь.

Пожелаем «польской комсомолке» и ее товарищам поскорей вырваться на волю и примкнуть ко все шире развертывающейся борьбе. И пусть она знает: ее письма — «вдышка» борцам за социализм, за мировую революцию.

Н. Крупская

«Правда», 29 августа 1932 г.

22 марта 1926 г.

Всем родным.

Пишу вам теперь из тюрьмы. Не огорчайтесь. Ничего особенного в этом нет. Я здорова, морально чувствую себя превосходно. Ничего, увидимся еще, хотя, может быть, и не так скоро… Что же мне писать о себе? После той бурной и интересной жизни, какой я жила до сих пор, трудно сидеть в тюрьме.

Но ничего. Вы ведь знаете, что мне везде и всегда хорошо. Стараюсь, чтобы в тюрьме время даром не пропало. Учусь, много читаю, вспоминаю о прошлом, мечтаю о будущем…

26 апреля 1926 г.

Матери.

…Обо мне, мамочка, и не думай плакать! У меня совсем не такая печальная судьба, чтобы ее надо было оплакивать. Нет, мамочка, я и теперь так же бодра, как в 1920/1921 году, когда мы жили еще вместе. Ведь я же прекрасно знала, что меня ожидает, и это ни на минуту не остановило, не заставило меня даже призадуматься. Ничего, мамочка, ведь я сижу только восемь месяцев. Ну, так что ж это значит двадцать два года свободы и восемь месяцев тюрьмы? Ерунда! Все переживем. А с крепкой верой в свою правоту и с надеждой на лучшее будущее и тюрьма — не тюрьма. Да к тому же я и в тюрьме не сижу без дела: много читаю, учусь — на свободе ведь не было времени читать. Помогаю учиться и другим девушкам, которые знают меньше меня, которые не могли, как я, учиться в школе.

Каждый четверг нам приносят из города письма, и те, у кого есть родные, получают свидания. Хоть на свидании говорить можно только пятнадцать минут, но день этот у нас является самым лучшим днем: девушки видят свободных людей, узнают новости, и каждое свидание у нас является радостью для всей камеры.

Время летит незаметно, и мы даже иногда удивляемся, что прошло уже восемь месяцев, а иногда, наоборот, кажется, что прошли уже целые годы, и тяжело думать, что на самом деле нет еще даже одного года.

Но ничего, мамочка, ведь самое главное — это молодость и здоровье. А и того и другого у меня пока что довольно…

27 мая 1926 г.

Сестре Надежде.

…Я здорова и телом и духом. Тюрьма не только не сломала меня, но, наоборот, сделала еще крепче, еще бодрее. Я не огорчаюсь, не предаюсь печальным мыслям, а только стараюсь использовать драгоценное время: учусь, много читаю. За эти восемь месяцев прочла около пятидесяти серьезных, хороших книг. Видишь, нет худа без добра. К тому же до тюрьмы я жила такой интересной, такой прекрасной, увлекательной жизнью, что одни только воспоминания могут во много раз скрасить тюремную жизнь, не говоря уже о надеждах на будущее.

Конечно, не хочется сидеть за каменными стенами, быть отгороженной от всего мира, но… это для меня не было неожиданностью. Я сознательно шла на это. И понятно, теперь не ною, не жалуюсь.

22 июня 1926 г.

Ей же.

…А у меня путаются под ногами серые тюремные дни. Не даю им опутать себя. Из их липкой серой паутины стараюсь ткать яркие цветы шелка, а из нудных, одуряющих, похожих на хлюпанье осеннего дождя звуков создавать дивные песни борьбы и побед. Иногда, как сегодня, например, невыносимо давит тюрьма, душит бешеная злоба. Иногда как будто солнце всходит, рассеивает мглу, и становится светло и покойно.

А в общем — ничего. Время обладает дивной способностью независимо от того, хорошо ли, плохо ли человеку, все неуклонно двигаться вперед, уходить, уносить с собой все, все. Это хорошо. Читаю с неутомимой жадностью. Много и серьезно учусь.

Не пишу больше по уважительной причине: не хватает бумаги.

15 июля 1926 г.

Сестре Любови.

…Обо мне не печалься… Я живу и чувствую жизнь, люблю ее еще больше, чем когда бы то ни было… Пусть не пугают тебя страшные слова: «решетка», «высокие стены», «замки». Я и не думаю не только умирать, но и засыпать (я ведь живучая). Я и теперь чувствую себя частичкой той бурной жизни, какой жила раньше, а чего не вижу, дополняю фантазией, чувством. Да я ведь и не одна, а это ведь так много значит. Будь, моя милая, обо мне спокойна: мне хорошо.

24 февраля 1927 г.

Матери.

…Полгода уже сволочи эти не пропускают твоих и ничьих писем. Злюсь, беспокоюсь, но люблю вас еще больше… С таким нетерпением жду того времени, когда уж опять смогу с вами переписываться, но это еще не скоро, после суда. А до суда еще, наверное, около года. Но ничего! Потерплю…

А ты, мамочка, не печалься обо мне. Мне хорошо. Я говорю это не для того, чтобы тебя успокоить, а так, от всего сердца, серьезно. Ты сама подумай: я сижу за то, во что пламенно верю. Позади у меня два года энергичной полной огня, плодотворной работы, впереди — блещущая всеми солнцами мира свобода и опять работа, а теперь — за стенами тюрьмы — товарищи мои, моя дорогая партия с каждым днем растет, ширится, крепнет…

Ну, разве может быть кому-нибудь лучше, чем мне? А несколько лет насилия, оскорблений и голода — это ерунда, это только прибавит бодрости, злобы, энергии… Буду больше любить свободу, сильнее ненавидеть врагов, лучше работать.

25 мая 1927 г.

Сестре Надежде.

…Я хотела тебе так много написать, но теперь не могу: очень волнуюсь. Сегодня в нашу тюрьму пришли пять новых девушек. Все в синяках и кровоподтеках, с выкрученными ногами и руками, с дико блуждающими глазами…

Собственно говоря, к этому уже давно пора привыкнуть: ведь в другом виде к нам в тюрьму никогда не приходят, но все-таки каждый раз это здорово действует. Но ничего, нас они этим не победят, не испугают. Вот еще только двадцать пять дней тому назад — Первого мая — перед тюрьмой у нас была демонстрация. Не понять тебе нашего торжества. Об этом рассказать нельзя — это надо пережить…

Мне хорошо и светло, больше чем светло. Смешными мне кажутся все старые представления о тюрьме, как об обители мрака, гробовой тишины, медленного умирания. У нас кипит жизнь, полная событий…