Я люблю тебя, небо

Глава VI

Но нет труда изнурительнее, чем прокладывать дорогу.

Джек Лондон

Где-то я читал, что, написав рукопись, полезно положить ее на время в письменный стол, а после читать «свежими глазами» и выбрасывать все лишнее: слова, пустые фразы, даже главы, без которых можно обойтись. Эта книжка — первая «проба пера», и мне, начинающему автору, очень трудно разобраться, что оставить, а что выбросить из нее.

Безусловно, в первую очередь хочется рассказать о самых интересных событиях, связанных с большим спортом. Вместе с тем, нельзя забывать, что всякое большое складывается из малого и что всякое общее есть следствие частного. Народная пословица гласит — «Из песни слова не выкинешь!» Я позволю себе коротко остановиться на некоторых эпизодах.

После испанского чемпионата, ставшего серьезной проверкой советской школы высшего пилотажа и значительно обогатившего сборную СССР опытом ведения спортивной борьбы, в самолетный спорт в нашей стране было привнесено много нового.

Уже на четвертый день после возвращения из Бильбао мы приняли участие в XI первенстве СССР по высшему пилотажу, состоявшемуся в Краснодаре. Из 49 претендентов на личное первенство 25 были мастерами спорта. И какими мастерами! Мы это почувствовали с первых же стартов. Сильнее стали спортсмены, а ведь еще два года назад они даже не помышляли о тех головокружительных номерах, которые выполняли сейчас с завидной непринужденностью. Лишь ценой больших усилий нам с Лешей Пименовым удалось завоевать «золото» и «серебро» этих интересных состязаний.

1965 год ознаменовался еще большей массовостью в авиационных видах спорта. Замечательной традицией стали воздушные праздники. Обычно они предшествовали таким интересным событиям, как республиканские, всесоюзные и международные встречи авиационных спортсменов, на которых подводились итоги многотрудной и напряженной подготовки к ответственным стартам. Такой праздник состоялся, в частности, в Новосибирске на финальных соревнованиях Российской спартакиады по техническим видам спорта, где присутствовало свыше двухсот тысяч зрителей. Число болельщиков-«авиаторов» быстро росло.

Вновь мы с Алексеем поделили, соответственно, первое и второе места. Столь стабильные результаты заронили в нас надежду на успешное выступление в Москве на финале III Всесоюзной спартакиады и в XII первенстве СССР. Мы в тайне друг от друга надеялись взойти на высшую ступень пьедестала почета, как это было в 1964 году, причем каждого из нас привлекал больше блеск золотых медалей, нежели серебряных. Однако нашим «агрессивным» замыслам не суждено было сбыться: выступивший с редким вдохновением Вадим Овсянкин уверенно, одну за другой, забрал все медали. Я с трудом «дотянулся» до «серебра», а Леша довольствовался «бронзой».

Пытаясь ответить самому себе на традиционный вопрос — «в чем дело?» — я мысленно перебирал все нюансы борьбы, и мне казалось, что с моей стороны все было сделано правильно. Ответ на этот вопрос я случайно подслушал в разговоре двух молодых спортсменов, которые «по косточкам» разбирали мой же полет:

— Ну как ты находишь пилотаж бывшего чемпиона?

— По-моему хорошо работал, ровно...

Ровно — значит правильно, без единой ошибочки, как «по писаному». Спрашивающий немного задумывается и роняет:

— Теперь многие летают «ровно»!

Спасибо, ребята, все стало ясно: летать даже как «по писаному» — теперь уже мало. Мастерство летчиков подошло к такому уровню, когда в акробатических комплексах хочется видеть их индивидуальные особенности, летный почерк, манеру выполнения.

Внимательно наблюдаю за последними вылетами своих друзей-соперников Пименова и Овсянкина. У Пименова меньше скорости, круче развороты, весь комплекс как бы зажат в кулак. Овсянкин — наоборот, стремится к большим скоростям. Комплекс от этого растягивается, но смотрится ничуть не хуже. К общему впечатлению зрителя, созданному качеством выполнения фигур, прибавляется волнующее чувство стремительности, больших скоростей. Молодец, Вадик! Ты заслуженно победил. Теперь я понял, в чем причина твоего успеха. В творчестве.

Спортсмены заговорили о новых именах, подающих большие надежды летчиках и, особенно, о Егорове, которого уже тогда прозвали «великим экспериментатором». Чувствовалось благотворное влияние Всесоюзной спартакиады, выдвинувшей много талантливой молодежи. Было заметно, что в каждом аэроклубе возрос энтузиазм авиаторов. Я это особенно хорошо понял при встрече со своим воспитанником по Томскому аэроклубу Валерием Шамовым.

Мы встретились с ним в Тушино в очень трудные и печальные дни.

Вадим Овсянкин, Алексей Пименов и я готовились к международным соревнованиям в Польше. Пламенел золотыми красками московский сентябрь, вот уже две недели в голубом, по-осеннему поблекшем небе не появлялось ни одного облака. Отшумели насыщенные ревом моторов и постоянными волнениями внутрисоюзные соревнования. Разъехались в разные концы страны наши товарищи и соперники. Над притихшим, усталым и пустынным аэродромом кувыркался одинокий самолет, пилотируемый по очереди кем-нибудь из нашей оставшейся троицы. С высоты полутора тысяч метров хорошо видна вся Москва: вот — Химки, чуть дальше и правее начали строить Останкинскую башню. Если повернуть голову вправо, то за извилистой лентой Москвы-реки виден огромный силуэт университета... Мы не могли смотреть только туда, на юго-восточную границу аэродрома, на черное выгоревшее пятно — там три дня назад остановилось сердце нашего старшего друга Розалии Михайловны Шихиной. До сих пор в памяти ее веселый, энергичный голос:

— Володя, что у тебя с рукой? Потянул мышцы? Глупый, разве можно так жадничать на полетах? Давай-ка я тебе сделаю массаж.

И это за пятнадцать минут до своей трагической смерти. На наших глазах. До сих пор моя рука хранит прикосновение ее сильных пальцев.

Вчера хоронили Розалию Михайловну на Новодевичьем. Сегодня летаем. Нам предлагали отдохнуть денек-другой. Отдохнуть?! Какое неуместное слово! Это значит — ничего не делать. Мы не могли ничего не делать, автоматически выполняли распорядок дня — после полетов шли в столовую, официантка по инерции продолжала накрывать на четверых. А нас трое. Мы бессознательно ковыряли вилками в тарелках, украдкой кусали губы и фальшиво спокойными голосами пытались говорить умные вещи. На четвертый, пустой, стул старались не смотреть. Не было аппетита — была бессонница. Не было настроения. Но мы твердо знали, что через несколько дней надо лететь в Польшу — предстоял трудный перелет на маленьких спортивных самолетах. Надо было работать, готовиться.

Тогда-то в нашу жизнь и ворвался Валерка. Именно ворвался — стремительно и темпераментно. Такой же торопыга, каким и был, только движения стали точнее и увереннее. По-прежнему озорны и требовательны черные глаза. Но что-то в них появилось новое для меня, трудно передаваемое. Пожалуй, это «что-то» лучше всего назвать мудростью, глубоким, без единого сказанного слова, пониманием собеседника. Такому человеку не соврешь, не выдашь ни одной фальшивой ноты.

Знакомлю его с Вадимом и Алексеем. Валерка с такой силой пожимает им руки, что Вадим не выдерживает, морщится:

— Слушай, дружище, ну и лапка у тебя, однако...

Валерка, конфузясь, рассматривает свои большие руки, словно видит их впервые. Заскорузлые, покрытые мозолями и ссадинами, с въевшейся на долгие годы металлической пылью руки рабочего.

— Понимаешь, все приходится делать самому, елки-палки... Ну, вот и... так сказать, конечный результат...

Сидим в номере нашей гостиницы. Большое старинное зеркало в деревянной резной раме. Шкаф для одежды. В нем — комбинезоны, кожаные летные куртки, шлемофоны... На полу — старая ковровая дорожка. Через окно на нее падают лучи вечернего солнца: в лучах плавают золотистые пылинки...

— Валера, расскажи, как там Томск? Что тебя привело в Москву?

Шамов вынимает из портфеля кипу бумаг «для наглядности» и начинает свое повествование.