В дни революции

   И так непрерывной лентой, начиная с 10 часов утра и до 6 часов вечера, проходили мимо Думы и выслушивали и высказывали приветствия, манифестировали свои чувства громадные группы. А публика, не входящая в организации, стояла толпами на всём пути вдоль улиц города. Особенно много было народу около Думы. Сплошное море голов. Интересно было смотреть вдоль Крещатика (главная улица Киева, ведущая к Думе): толпы народа стройными рядами с развевающимися знамёнами, красными и национальными, с надписями и девизами на них, с розетками на груди шли вдоль улицы, и не видно конца краю.

   Так манифестировал свои чувства Киев 16 (29) марта.

   Более полумиллиона народа было на улицах. Казалось, временами, нельзя пройти манифестантам, и вот-вот будет катастрофа.

   Но ничего не случилось, и благополучно прошёл весь день.

   Несмотря на массы народа, скопившиеся на улицах, за весь день не было ни одного несчастного случая, и каретам скорой медицинской помощи, мобилизованным и подготовленным на этот день в большом количестве, не пришлось работать, не было надобности выезжать.

   Так стройно и спокойно прошла эта незабываемая народная манифестация.

   Радостно прошёл весь день, и как-то чувствовалось, что масса вся проникнута сознанием величия переживаемого момента.

Поездки на фронт. -- Беседы с войсками. -- Генерал Брусилов. -- Генерал Каледин.

   После этого праздника революции Исполнительный Комитет решил командировать меня, как военного комиссара, а также некоторых членов на фронт.

   Вместе с нами поехали представители рабочих и гарнизона, и таким образом составилась большая делегация, которая и отправилась в армии генерала Брусилова с приветом. По счастливой случайности одновременно с нами в том же поезде оказались три члена Государственной Думы, делегированные для той же цели Временным Комитетом Государственной Думы.

   В живой беседе провели мы большую часть нашего пути. Они наперерыв рассказывали нам о светлых днях переворота в Питере, о той же лёгкости, с которой этот переворот совершился, и о всём пережитом тогда, в эти радостные дни. Мы жили вдали от центра и знали только по газетам, и мне впервые пришлось встретиться с людьми, близко стоявшими к событиям в центре в момент переворота.

   Поезд наш подходил к перрону последней станции, где мы должны были высадиться, чтобы отправиться в ставку Главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, генерала Брусилова.

   Но что значит эта толпа, что стоит на перроне? Почему развеваются красные флаги в таком огромном количестве?

   Мы останавливаемся. Вагон наш против вокзала. На перроне, окружённый публикой и солдатами, стоит Брусилов со своим Штабом.

   Это генерал Брусилов устроил торжественную встречу приехавшим делегатам. Он обратился к нам с приветом, в ответ на который все члены делегации по очереди произнесли короткие приветствия. Кругом толпа, на перроне, на крыше вокзала, на крышах вагонов привёзшего нас поезда. Все слушают внимательно и громко и восторженно отвечают на приветствия. Тут же на перроне члены Исполнительного Комитета губернского города, члены Исполнительного Комитета рабочих депутатов, представители политических партий, все со своими знамёнами, с привычными надписями, характеризующими партийность, и все они со словами привета, восторженно принимают нашу смешанную по составу, но общую по чувствам и настроениям в данный момент делегацию.

   После долгого обмена приветствиями мы вышли на подъезд вокзала, и там нас ожидали выстроенные ряды войск гарнизона. Хор музыки заиграл марсельезу, после чего опять полились речи и приветствия, обращённые к гарнизону, к воинам, стоящим на страже страны и свободы.

   Нас ждали уже гостеприимные хозяева, и мы в предоставленных нам автомобилях отправились прямо в офицерскую столовую штаба, где в большом зале был сервирован скромный стол.

   Радостно встретила нас офицерская семья, переживавшая вместе со всей Россией минуты счастья и упоения новой жизнью и ожидавшая улучшения и её профессионального дела от перемены строя, от замены старого бюрократического произвола такими формами государственной жизни, когда свободно высказанное мнение не будет поставлено в вину, а напротив будет приветствуемо, как выполнение гражданского долга, от которого, конечно, несвободен офицер, воин.

   Незаметно прошёл обед в живой беседе и взаимных приветствиях, где проявилось столько искренности и неподдельного восторга всем совершившимся.

   Мы отправились все на собрание Совета солдатских депутатов гарнизона, где тот же подъём, тот же праздник, та же вера в лучшее будущее, вера в то, что наступила новая эра жизни, что возврата к прошлому быть не может, что оно умерло, ушло безвозвратно.

   А затем, вечером все мы должны были принять участие в собрании Совета общественных организаций, того органа, который только на днях сконструировался по образцу киевского и для той же цели -- управления местной жизнью, сообразно новым началам, выдвинутым революцией.

   Здесь тоже прежде всего взаимные приветствия. Но не только для обмена приветствиями и торжества пригласили нас сюда деятели города, а для того, чтобы в общей беседе узнать у нас, как складывается революционная власть в Киеве, имевшем уже двухнедельный опыт, и что нужно делать теперь же на первых порах.

   Мы делились своим скромным опытом, рассказывали в какие формы выливается у нас жизнь, не скрывали ошибок и неудач, ибо на ошибках других учатся. До поздней ночи затянулась наша беседа.

   В промежутке между двумя заседаниями и перерыве между обедом в штабе и ужином в гостинице, данным нам горожанами, мы успели всей делегацией переговорить с Брусиловым.

   Бодрый, седой, суховатый на вид старик, небольшого роста, и с полным энергии лицом, генерал Брусилов производил двойственное впечатление.

   Деланная суровость во взгляде и неподдельная доброта, сквозившая в то же время в его глазах, ясно показывали, что напрасно он старается напустить на себя суровость. Он не может скрыть доброты, таящейся в тайниках его души.

   Я знал имя Брусилова задолго до войны и до его наступления на Юго-Западном фронте, но знал его только, как лихого наездника, начальника офицерской кавалерийской школы, сочувствовавшего военному спорту и чуть ли не первого, начавшего полосу далёких верховых пробегов.

   Я знал также близость его ко двору и подходил к нему с некоторым предубеждением.

   Но чем больше мне пришлось с ним беседовать, тем больше предубеждение моё рассеивалось. А в этот приезд мне пришлось не только слышать его приветствия, но мы разговаривали с ним всей делегацией, затем отдельно небольшими группами, и, кроме того, перед отъездом мне удалось поговорить с ним с глазу на глаз.

   И каждый раз и в словах и в тоне его голоса мне слышалась неподдельная радость его по случаю происшедшей так для него неожиданной перемены.

   Он с радостью отправлял членов думской и нашей делегации на фронт и дал возможность посетить войсковые части и говорить с ними совершенно свободно.

   Обстоятельства сложились таким образом, что мне не пришлось в этот приезд поехать на фронт, -- меня требовали в Киев, -- и на следующий же день я должен был возвратиться обратно. A перед отъездом мы разговорились с генералом Брусиловым.

   Без намёка с моей стороны, по собственному почину, он начал со мной откровенную беседу.

   -- Я монархист, -- сказал он, -- по своему воспитанию, по своим симпатиям, и таким я вырос и был всю жизнь. Я был близок к царской семье и связан с ней прочно. Но то, что я наблюдал последнее время, то, что внесло такой ужас в нашу жизнь и нашу армию, (Он указал здесь на Распутина и его близость к царской семье и управление страной) убедило меня, что так жить нельзя. Перемены должны произойти, и я приветствую всем сердцем эту перемену.

   Тут он остановился и немного призадумался.

   Через несколько секунд он продолжал так же отчётливо и тем же спокойным тоном, каким он вёл всю беседу.