В подполье можно встретить только крыс

Но не о нем мои главные думы. Мой рассказ о людях, оставивших след в моей жизни. Именно поэтому я не могу не рассказать здесь еще об одном дорогом нашей семье человеке. Внешне он, пожалуй, совсем не был заметен в моей жизни. Подавляющее большинство наиболее близких нашей семье людей, если спросить их, кто такой Григорий Александрович Павлов, только плечами пожмут и удивленно посмотрят на спрашивающего. А между тем, это близкий, дорогой, родной нам человек. Родной? Да, родной, хотя никакого кровного родства.

Высокий, широкоплечий, слегка сутулый, подполковник медицинской службы появился в квартире Зинаиды в 42-ом году.

- Я хочу видеть тетю Мальвы. - сказал вошедший подполковник. (Мальва дочь старшей сестры Зинаиды, погибшей в сталинских лагерях).

- Я тетя Мальвы. - ответила Зинаида. Он весело рассмеялся, подхватил ее на руки и закрутился.

- Так вот она какая, тетушка!

Зина - тоненькая, хрупкая и выглядевшая в свои 33 года двадцатилетней девушкой - только собралась обидеться на такую фамильярность со стороны незнакомого человека, как он, осторожно поставив ее на пол, сказал:

- Ну, а я ваш "племянничек". Моя жена - сестра Кости, (Мужа Мальвы).

Так с тех пор он и шел у нас под псевдонимом "племянничек". У него даже глаз был медицински наметан. Чуть только в нашей огромной семье нездоровиться кому, он сразу придет, осмотрит, даст совет, выпишет рецепт. И только после этого сядет поговорить.

Любил я разговоры с ним. Я не могу вспомнить ни одной темы наших разговоров. Всё обыденное, будничное. Расскажет о себе, о своих - о жене, о детях, теще, о Мальве с Костей. Послушает нас. Получалось как бы ни о чем, а от такого разговора покойнее на душе становится, даже радость появляется. Сам звук голоса его - успокаивающий, журчит тихо, спокойно, изредка взорвется на тонкую высокую нотку и оборвется коротким смешком. Лицо спокойное, просветленное, глаза добрые, проникновенные. Наверно, у святых были такие лица.

Я не случайно вспомнил святых. Григорий Александрович был человеком глубоко, убежденно верующим. Зная мои атеистические взгляды, он в наших разговорах никогда вопросов веры не касался. Я, уважая его религиозные чувства, тоже обходил эти вопросы. Только иногда я, зная

отношение властей к верующим, задавал вопросы такого порядка: знают ли о его вере, не притесняют ли, не пытаются ли перевоспитывать? На это он мягко улыбаясь, отвечал: "Нет, у нас длительное перемирие". И я понимал его начальство. Вера Григория Александровича была настолько глубока и искренна, что нормальный человек не мог ее не уважать. И я сам ощущал это уважение, понимая, какое мужество надо было иметь в те годы, чтобы открыто заявлять себя верующим. Он меня глубоко занимал, прежде всего, как верующий. Ни разу не сказавши мне слова о Боге, он уже тогда вел меня к Нему. Впоследствии же сыграл решающую роль в возвращении меня в лоно Христианской Православной Церкви.

Еще до встречи с Григорием Александровичем, особенно с войны, мысли мои, нет нет, да и обращались к вопросам Бытия. И не чувства - разум вел меня к этим вопросам. Особенно запомнился случай в высоких Татрах. Дивизию перебрасывали на новое направление. Уже началась весна (1945-го года), но в горах лежал снег. Машина поднялась на перевал и остановилась. Я вышел из нее и буквально остолбенел, пораженный невероятной, небесной, как говорят, красотой. Было раннее утро. Солнце где-то там за горами, но его лучи проникли сюда и осветили каким-то чарующим светом высокие стройные сосны, горные скалы, снег, нашу дорогу, вьющуюся по склонам, военные повозки, как будто застывшие на дороге, и над всем этим - огромное, голубое, золотящееся небо.

Я стоял, смотрел, и мысль - ясная, четкая - прочертилась в моем мозгу: "Да неужели же можно поверить в то, что такая красота возникла в результате случайного стечения обстоятельств; в то, что Творец всего сущего - случай! Возникнув, эта мысль так уже и не оставляла меня. Наблюдая грохочущее или ровное, ласковое море, глядя в звездное небо или на бескрайние просторы полей, я думал: "И это тоже случайность?" И то, что я родился, хожу, думаю, страдаю тоже случайность? Так зачем тогда я существую?" Эти мысли начали по-иному проявляться, когда я встретил Григория Александровича. Я видел искренне верующего человека и думал: "А ведь у него смысл жизни есть. Он не случайно в природе, а Божье творение".

Так Григорий Александрович, сам того не ведая, подвинул меня на новую ступень по пути возвращения к Богу. Ему предстояло помочь мне преодолеть еще одну ступень - вернуть меня в Храм.

- Но сейчас пока что - мои первые годы в Академии: обучение слушателей, собственная учеба, научная работа. Я увлечен всем этим, влюблен в свой коллектив, оптимистично смотрю в будущее своей страны. Послевоенная девальвация, в результате которой ограблены массы людей, особенно в селе, была воспринята мною как мудрость партии и ее кормчего Сталина. Я не подумал о том, что все последствия инфляции целиком взвалены на плечи трудящихся. Вся огромная, бумажная масса госбанковской продукции военного времени была попросту признана несуществующей. Особенно тяжко ударило это по крестьянству.

Рабочий и мелкий служащий вряд ли имели много денег в запасе. И горечь их потери с лихвой покрывалась тем, что сразу же после реформы они начинали получать свое жалованье в устойчивой валюте. Крестьянин же, скопивший деньги за войну продажей продукции со своего огорода, после девальвации оставался без единой копейки в кармане и без надежды получить какую-то сумму, так как колхозы тогда не платили колхознику за их труд. Но повторяю, над этим я не задумывался, а жизни села попросту не знал.

Я знал только то, что видел собственными глазами и слышал от окружающих. А слышал я даже в собственном доме, то есть от рабочих, мелких служащих, пенсионеров и их семей только хорошее. И не удивительно. Люди наголодались. Продукты по карточкам отпускались в мизерных количествах, а коммерческие цены превышали карточные в 20, 40 и даже в 60 раз. Регулярно покупать эти продукты на мизерную зарплату рабочих и служащих было невозможно. Покупали лишь изредка и в небольших количествах, как гостинец. Да еще за этим "гостинцем" надо было постоять в очередях. Теперь же ввели продажу без карточек, по единым ценам средним как говорилось в постановлении правительства - между слишком высокими коммерческими и слишком низкими карточными.