Дневник. Том 2
Дневник. Том 2 читать книгу онлайн
Авторами "Дневников" являются братья Эдмон и Жюль Гонкур. Гонкур (Goncourt), братья Эдмон Луи Антуан (1822–1896) и Жюль Альфред Юо (1830–1870) — французские писатели, составившие один из самых замечательных творческих союзов в истории литературы и прославившиеся как романисты, историки, художественные критики и мемуаристы. Их имя было присвоено Академии и премии, основателем которой стал старший из братьев. Записки Гонкуров (Journal des Goncours, 1887–1896; рус. перевод 1964 под названием Дневник) — одна из самых знаменитых хроник литературной жизни, которую братья начали в 1851, а Эдмон продолжал вплоть до своей кончины (1896). "Дневник" братьев Гонкуров - явление примечательное. Уже давно он завоевал репутацию интереснейшего документального памятника эпохи и талантливого литературного произведения. Наполненный огромным историко-культурным материалом, "Дневник" Гонкуров вместе с тем не мемуары в обычном смысле. Это отнюдь не отстоявшиеся, обработанные воспоминания, лишь вложенные в условную дневниковую форму, а живые свидетельства современников об их эпохе, почти синхронная запись еще не успевших остыть, свежих впечатлений, жизненных наблюдений, встреч, разговоров.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
картины города по какому-либо тщательно продуманному
плану; фрагментарный Париж, возникающий из рисунков ху
дожника вперемежку с фотографически точной прозой писа
теля. < . . . >
Понедельник, 19 января.
Вот что типично для этих скандинавских женщин, женщин
Ибсена: смешение наивности их натуры, софистики ума и раз
вращенности сердца.
Как раз в тот момент, когда я писал мадемуазель Зеллер, что
боюсь ответа цензуры, мне принесли депешу от Ажальбера,
гласившую: «Девка Элиза» запрещена». Право, нельзя сказать,
что я из породы удачников!
Вторник, 20 января.
Ко мне заходит Ажальбер, вид у него удрученный. Он гово
рит, что премьера обещала пройти с успехом, что еще на
кануне было продано сто сорок кресел в оркестре; затем он
красноречиво расписывает, как огорчены были женщины, заня
тые в пьесе, в особенности бедняжка Но, не присутствовавшая
на первой репетиции, когда ей было объявлено, на фоне декора
ций «Девки Элизы», что сейчас начнут репетировать «Смерть
герцога Энгиенского» *.
Ох уж этот театр с его постоянными треволнениями, сменой
надежд и разочарований, которые способны доконать вас! Но
вот после обеда тучи начинают рассеиваться, ибо Антуан те
леграммой извещает меня, что вечером он надеется порадовать
меня великой новостью.
Впрочем, я уверен, что никакой великой новости не будет и
что мои надежды напрасны.
Четверг, 22 января.
После всех этих дней, когда надежда то возникала, то обма
нывала, я получаю наконец письмо от Ажальбера; он сообщает
мне, что Буржуа, министр внутренних дел, официально отказал
в снятий запрещения и что в субботу Мильеран сделает за
прос. Выступая, он прочитает отрывок из книги Ива Гюйо о
проституции, где тот с похвалой отзывается о «Девке Элизе», —
сам же Ив Гюйо, — министр чего-то в нынешнем министерстве.
33*
515
Упорное нежелание разрешить пьесу к постановке, хотя и
была какая-то минута колебания, объясняется, должно быть,
тем, что министр чувствует поддержку со стороны Карно, кото
рый самовольно отменил утренние представления «Жермини
Ласерте» — так было угодно нашему республиканскому вла
дыке.
Пятница, 23 января.
Да, как я уже говорил, Сарсе, настоящий душегуб, под
ручный убийцы, вроде средневекового оруженосца, всегда гото
вый просунуть свой подлый нож в щель между латами и заре
зать упавшего с коня воина. Если кто-нибудь кричит: «Бей!» —
то будьте уверены, из-за его спины Сарсе кричит: «Режь!» *
Так он действовал по отношению к коммунарам после их пора
жения. Так он действовал и по отношению к священникам,
когда их начали преследовать. И вот теперь после довольно без
вредной заметки о «Девке Элизе» он сочиняет разгромнейшую
статью о пьесе, чтобы благопристойно дать министру и цен
зуре оружие для ее запрещения *. Вот гнусная и низкая
душонка!
Сегодня мне вдруг захотелось дать интервью, и я быстро за
писываю мысли, которые хотел бы развить.
В о п р о с . Это запрещение было неожиданным для вас?
Я. Нет. И все же... Видите ли, при монархическом режиме
это было бы в порядке вещей; но при республиканском прави
тельстве подобные меры могут лишь вызвать иронию и позаба
вить скептика... Однако рассмотрим все по порядку. У нас сей
час есть президент, который, может быть, сам по себе вполне по
рядочный человек, но являет собой воплощение ничтожества и
своим избранием обязан тому, что все признают это ничтоже
ство, — к тому же этот президент такой скромник... Далее, у нас
есть палата представителей, которая является представительст
вом провинциальной медиократии... Ибо в наши дни Париж
томится под гнетом невежества так называемых великих людей
из захолустных городишек. Раньше, когда в палате было больше
парижан, и среди них, конечно, находились посредственности,
но серенький парижанин чем-то похож на наших недалеких
юнцов из дипломатического ведомства, которые, скитаясь по
разным столицам и вращаясь среди умнейших людей, через не
которое время теряют кое-что от своей серости.
И вот этот господин, предержащий исполнительную власть,
и эти провинциальные медиократы, страдающие своего
рода литературным шовинизмом, хотят, чтобы трагедия при-
516
надлежала только им, — да, они хотят захватить благородного
героя... Но так как интерес публики от императоров и царей
античности перешел к маркизам XVII и XVIII веков, а потом
от маркизов к богатым буржуа XIX века, то они ждут, чтобы
драма остановилась именно на этом благородном герое нашего
времени и не спускалась еще ниже.
Эти люди и не подозревают, что полтораста лет тому назад,
когда Мариво издавал свой роман «Марианна», ему указывали,
что публику могут занимать только похождения дворян; и Ма
риво был вынужден написать предисловие *, в котором разъ
яснял, почему для него представляет интерес то, что обществен
ное мнение именовало низменными буржуазными приключе
ниями, и утверждал, что люди с философским складом ума и
не являющиеся жертвой социальных предрассудков, не без удо
вольствия откроют для себя женщину в какой-нибудь торговке
полотном.
Ну что ж, с тех пор прошло полтораста лет, быть может, че
ловеку «с философским складом ума», в духе Мариво, не воз
браняется ныне снизойти до служанки, до сброшенной на дно
жизни проститутки. И я заявляю, что, несмотря на запрещение
«Девки Элизы», несмотря на недоброжелательность, которую
глава правительства выказал по отношению к «Жермини Ла-
серте», не пройдет и двадцати лет, как обе эти пьесы будут ста
виться ничуть не меньше, чем пьесы с императорами, марки
зами и богатыми буржуа.
Суббота, 31 января.
Смакую следующее объявление в «Фонаре»: *
«Девка Элиза», драма, запрещенная цензурой, пользуется
большим успехом. Первый тираж в 300 000 экземпляров быстро
разошелся. Мы вынуждены предпринять новое издание».
Это объявление в «Фонаре» и оглушительные выкрики га
зетчиков на всех улицах Парижа — тут есть над чем призаду
маться Ажальберу.
Пятница, 6 февраля.
Сегодня вечером появилась разгромная, учтиво-разгромная
статья; называется она: «По поводу «Мемуаров знатного чело
века». Изо всех писателей, которым перевалило за пятьдесят,
больше всего наскакивают сейчас на меня. Похоже, что я
больше всех мешаю символистской братии, этим юным красно
баям, морочить людей!
517
Вторник, 17 февраля.
Со стороны Гюисманса было бы глубоким заблуждением ду
мать, что он становится писателем-спиритуалистом *. Разве
может быть спиритуалистом писатель с таким красочным, таким
великолепно материалистическим стилем? Настоящим спири
туалистом может стать лишь тот, кто пишет серым языком... Но
боже мой, зачем привязывать себя целиком и полностью только
к натуралистическому или только к спиритуалистическому ла
герю? Разве создание такой пьесы, как «Жермини Ласерте»,
помешало созданию «Госпожи Жервезе»? < . . . >
Среда, 18 февраля.
Хорошо, даже отлично, написан роман Гюисманса, напе
чатанный в «Эко де Пари». Нас не часто балуют в газетах та
кого рода прозой, и читать ее, едва проснувшись, — истинное
наслаждение. Сочный язык, за которым кроется мысль, — мысль,
родственная моей, но доведенная до крайности, — такова уж
особенность этого автора, он и в крайностях всегда артистичен.
Вторник, 3 марта.
<...> На днях Доде шутя сказал: «Если бы в моих произ