Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

И вот в феврале 1933 года ко мне на станцию Кавказская приехали бывшие вешенские районные работники – Красюков и Корешков, они привезли мне это письмо Шолохова.

Шолохов сообщал другу, что едет в Москву, ибо «события в Вешенской приняли чудовищный характер».

«.. Петра Красюкова, Корешкова и Плоткина исключили из партии, прямо на бюро, – писал Шолохов. – Семьи их сняли с довольствия… Старое руководство обвиняют в преступном небрежном севе, в гибели 20 тысяч га, в том, что мы потакали расхищению хлеба, способствовали гибели скота… Обвиняют во всех смертных грехах… Людей сделали врагами народа. Дело столь серьезно, что, видимо (если возьмут широко), привлекут и тебя, и Лимарева. Короче, все мы оказываемся контрами. Я не могу снять с себя ответственности, если так ставить вопрос. Выходит, что вы разлагали колхозы, грабили скот, преступно сеяли, а я знал и молчал. И для тебя вопрос стоит уже не о моральной ответственности, а о политической. Все это настолько нелепо и чудовищно, что я не подберу слов. Более тяжкого, более серьезного обвинения нельзя и предъявить. Нужно со всей лютостью, со всей беспощадностью бороться за то, чтобы снять с себя это незаслуженное черное пятно. Об этом я буду говорить в Москве…»

Далее Михаил Александрович сообщал другу, что крайком партии не знает истинного положения дел в Вешенском районе, что местные власти ведут незаконные репрессии.

«…Писать бросил. Не до этого. События последнего времени меня несколько одурили… – заметил в конце письма Шолохов, торопя Лугового с ответом. – Как вспомню, сколько сил, и крови, и нервов все мы расходовали на эти проклятые посевкампании. И вот результат. Обидно до печенок… Пиши тотчас же. В Москве пробуду недолго. Очень важно, чтобы твое письмо застало меня там. Что будем предпринимать? Нельзя же жить с этаким клеймом. Привет Лимареву. Жму руку. Твой М. Шолохов».

– Да, так оно и было, – говорит Луговой. – Многое теперь стало известно. Но мало кому ведомо, какое подлинное партийное мужество проявил тогда в пору культа личности молодой коммунист Михаил Шолохов, отстаивая чистоту ленинских идей, добиваясь восстановления партийной истины. Шолохов обратился с письмами в Центральный Комитет партии, и по ним были приняты меры. Вешенскому району оказали большую и срочную помощь. Летом 1933 года ЦК вернул меня в Вешенский район, где нам пришлось вновь вместе трудиться и вновь, спустя четыре года, в 1937 году, в пору разгула культа личности, пережить еще более тяжелые события. Я не могу сейчас не подчеркнуть этого – и в этот раз Шолохов вновь показал себя стойким, я даже скажу бесстрашным коммунистом, советским патриотом, истинным товарищем. Тогда враги партии, пользуясь нравами времен культа личности, совершили еще одно преступление против наших вешенских коммунистов. Но к этой страшной истории мы еще как-нибудь вернемся…

Рассказывая, Петр Кузьмич то и дело нежно перебирает письма Шолохова, словно перебирает в памяти прожитые полные непоколебимой веры в партию и Родину минувшие годы. Об этом Луговой сам пишет книгу, и, нужно надеяться, он все подробно расскажет обо всем сам. А сейчас он лишь комментирует письма.

– Это письмо Шолохов прислал мне 9 июня 1942 года. Война подошла к Вешкам. Только что гитлеровцы на наших глазах убили его мать. Как это произошло? Станица пылала в огне – тридцать шесть фашистских бомбардировщиков висели над ней. Бомба попала и в шолоховский дом – здесь чудом уцелел только рояль. Библиотеку, которую писатель годами любовно собирал, командир одной из нашей частей еще накануне отправил в тыл, и там она пропала. Дорогую нам семью Шолоховых мы проводили в Камышин. По пути в этот город он написал мне это коротенькое письмо, в котором, между прочим, пишется, что у него в доме «оставались кое-какие харчишки. Если это цело – заберите себе, сгодится». Вот так он всегда – о человеке помнит…

Третье письмо, начинающееся обращением «Дорогой Петя и все товариство!», датировано 31 января 1943 года.

– Прислал его мне Шолохов из Уральска, – объясняет Луговой. – Только-только наши войска угнали немцев подальше от Вешенской. Станица была страшно побита. Уцелело лишь несколько зданий, в том числе и педучилище, в котором разместились все районные организации. Обо всем этом Шолохов, конечно, ничего не знал, вот почему он спрашивал в письме, что «осталось от этой бедной станички».

«Много пришлось повидать мне порушенных мест, но когда это – родина, во сто крат больнее, – писал в этот раз Шолохов своему другу. – Прошлогодняя история свалилась, как дурной сон… Война отгремела на Дону. Ну, да ничего! Были бы живы, а все остальное наладится. Трава и на погорелом месте растет! Еще раз всех крепко обнимаю и надеюсь на скорую встречу».

– Я ему, конечно, тут же отписал все подробно, а вскоре, в мае 1943 года, на побывку в Вешенскую приехал он сам, наш дорогой полковой комиссар. Он был энергичен, хотя, конечно, картина сожженной Вешенской больно откликнулась в его душе. Два вечера мы провели в разговорах, и помнится, Шолохов тогда сказал, что фашист уже не тот и что скоро дорога борьбы непременно приведет нас к Берлину…

Наконец, Луговой прочитал еще одно, написанное ему Шолоховым 24 мая 1944 года письмо. Михаил Александрович расспрашивал друга о вешенских делах, тревожился, как район «вылезет с севом», сожалел о несправедливом отношении к учительнице Сеньчуковой, прося незамедлительно восстановить ее на работе. Его тревожила, конечно, судьба друзей.

– Его всегда волнует наша жизнь, – откладывая в сторону бесценные письма друга, говорит Луговой. – Может быть, в другой раз я и не счел бы возможным оглашать эти письма, но теперь, во-первых, Шолохов сказал мне, что я могу сам распорядиться ими по своему усмотрению. А во-вторых, когда же обо всем этом рассказать, если не сейчас?

…Друзья по-прежнему часто встречаются в Ростове и в Вешках, и поэтому Луговой, конечно, хорошо знает, как ныне живет и работает Шолохов. А живет он, по выражению Петра Кузьмича, как всегда, на полном накале. Все творческие силы писателя сосредоточены на романе «Они сражались за Родину». Михаил Александрович продолжает собирать материалы, проводя, как бывало, утренние часы за письменным столом. По-прежнему к писателю едут рабочие, колхозники, литераторы, художники. Недавно у Шолохова побывала группа уральских рабочих из Нижнего Тагила. Они просили писателя помочь им в создании второй книги «Были горы Высокой». Уральцы усиленно звали Шолохова к себе в гости, обещая предоставить ему для творчества все условия, в том числе обеспечить и… лесную глухомань.

– Пишется лучше дома, – улыбнувшись, ответил Шолохов, сердечно принимая дорогих уральских гостей. – А что касается вашей думки о продолжении книги «Были горы Высокой», то это хорошая затея. Но книга должна непременно быть интересной, увлекательной, такой, чтобы ее с увлечением читали и взрослые и дети, чтобы ее искали. А то бывает так: напишут, издадут книгу, стоит она на полке, и никто ее годами не берет в руки.

(Книга уже вышла в свет. И она очень интересна.)

Шолохов, как всегда, на самой стремнине жизни. Он полон забот о вешенских делах – как учатся в школах дети и что надо сделать для повышения урожаев на станичных полях? Каждое утро «разрабатывает» свою обильную почту. Его всегда живо волнуют события международной жизни и прежде всего то, как народ наш, руководимый партией, созидает коммунизм. Разумеется, надо еще выкроить время и для охоты, и для рыбалок, и для того, чтобы встретиться с молодым литератором…

– Вот так он живет и работает, таким я его знаю уже четвертый десяток лет, – заключил наши долгие вечерние беседы Луговой. – Может быть, Михаил Александрович малость поморщится на меня за то, что, мол, выдаю наши дружеские «тайны». Но по-моему, в этом есть высокий партийный и народный интерес. И я ему об этом при встрече скажу, авось недолго будет ворчать на меня.

Перед тем как проститься с Петром Кузьмичом Луговым, многоопытным вешенским секретарем, которого и сейчас, на пенсии, не покидают заботы о делах в Вешках, я вновь глянул на фотографию, которую в трудный военный день 11 октября 1944 года подарил ему Шолохов. И перечитал то, что на ней было написано шолоховской рукой: