Воспоминания об Александре Грине

- Расскажите о Грине. Он ведь и новый и букинистический - всем будет интересно.

Базлов кивнул на Баратова:

- Пусть вон Мишка расскажет, какой Грин серьезный. Тебе, Мишка, нужно, чтобы писатель был в шляпе, с «гаврилкой» и всеми прочими онерами, вроде «будьте любезны», «покажите, пожалуйста», и чтобы это было, как у Островского, с писательской улыбкой. Нет, Мишка, ты хоть и комсомолец, да мелко плаваешь, чтобы давать ярлыки на таких, как Степаныч.

PAGE 550

Вообще Иваныч тоже прибегал к этим «скажите, пожалуйста», «будьте любезны» и прочим онерам, а тут вдруг распалился на Мишку. И Мишка, что было на него не похоже, сдался:

- Да я так говорю, к слову. - И вдруг бросился в бой: - Целый час его крутил по-всякому, и с подходами и напрямик, молчит, копается в развале, и непонятно - чего он там ищет. Ну хоть бы раз спросил у меня, так ведь нет. Поклонился уже в дверях и засмеялся… Какой бы ярлык нацепил ты на него, Иваныч?!

Базлов встал (у него была привычка: когда он что-нибудь рассказывал, он брал лежащую рядом на скамейке шапку и ею размахивал) и начал:

- Степаныч как-то зашел ко мне в киоск. Я когда-то давно рассказал ему, как в первые дни революции горел окружной суд. На этом месте теперь большой дом, а я жил почти рядом и все, что видел, рассказал Степанычу. В этот раз он почему-то об этом вспомнил. Я снова стал рассказывать, и мы оба смеялись, как шпики и жандармы под видом рабочей дружины таскали корзины с бумагами и бросали их в пламя. Но кто-то догадался, какая это дружина, и что тут было! Начали жандармов дубасить, а они выскакивают из дома, а на некоторых под рабочими балахонами мелькают жандармские мундиры. Ну тут их прогнали сквозь строй! Бегут жандармы и натыкаются на кулаки да палки. Вдогонку им улюлюкают. Все даже о пожаре позабыли. Несколько жандармов так и остались лежать на панелях и торцах. Люди мимо нас со Степанычем идут в церковь, а мы хохочем. Потом я его спрашиваю: для чего тебе это понадобилось? «По твоим рассказам, отвечает, хочу написать рассказ, отомстить им!» А вот как он сказал это «отомстить», тут он был не только серьезный, но и страшный. Все свои муки от жандармов вложил в одно слово. А ты, Мишка, ждал от него «будьте любезны». Да ведь какой человек!

Копаясь в развале, вынул, показал мне книжонку Радионова «Наше преступление». «А этой-то мерзостью зачем ты торгуешь?» Взял я эту книжонку об колено и напополам да бросил через ограду. Степаныч вынимает кошелек, дает мне два двугривенных: «Моя, говорит, вина, я и плачу…» Скажите, пожалуйста, какой он богач, Степаныч! Когда, говорю, ты стал таким Фордом? Сам без тебя вывернусь. Ты лучше выпей за мои греш

PAGE 551

ные доходы. Какой же я был бы торговый, если бы жил без доходов.

А тут как раз подвернулся доход. Принес мне парнишка знакомый пирожков, ну мы со Степанычем и угостились моими доходами. Спрашивает он меня: «Внучок, что ли?» Да таких внучков, говорю, у меня десятка пол- тора бегают по Владимирскому и Кузнечному. Даю им на прочтение детские книжки, и то сами ребятишки, то их мамы приносят мне каждый день то одно, то другое.

Такие разговоры бывали на наших собраниях, хотя и не часто. Гуревич был в некотором роде барометром. Уловив, что Грин заинтересовал всех, он обратился к Иванычу:

- Я вспомнил, как вы, товарищ Базлов, рассказывали мне что-то про старого, дореволюционного Грина. Расскажите товарищам. Ведь стыдно нам не знать человека, писателя, который ходит среди нас. А я думаю, что его не только не знают, но едва ли кто и читал…

Баратов вскочил, напетушился, но Гуревич его остановил:

- Я знаю, Миша, что ты-то читал, но тут ведь три десятка других, а у нас уж были разговоры о новых писателях, писавших в старое время, и я уже получил разрешение, если это нужно, увеличивать цены на старое, которое заслуживает этого и как редкое и идеологически ценное, и мы уже поступили так, например, с Брюсовым, с его книгой «Огненный Ангел». Дело тут не в одном только Грине, но Грин, по-моему, для нас прецедент интересный: мне известно, что старые книжки Грина это уже редкость, и нам надо знать, почему они редкость.

Иваныч редко прикладывался к спиртному, но тут приложился, по-стариковски крякнул и как-то молодо рассмеялся:

- Потешный у нас со Степанычем как-то спор вышел. Давно дело было, до революции еще. Принес он мне четыре рассказа (уж забыл и какие) и уговаривает напечатать: «Раз, говорит, ты не снял из каталога свою издательскую фирму - обязан напечатать!» А моя фирма уже захирела. Сначала солдатенковы да поляковы, а потом пришел этот наш «форд» Суворин, и моя

PAGE 552

самая старая фирма уже просто сходила на нет. Но я еще брыкался и нет-нет да у того же Суворина тисну кое-что под свою фирму: совестно ему, «форду», было, что ли, - не отказывал. Из четырех рассказов вышла бы книжечка листа на полтора, и я решился. Дай, думаю, попробую.

Заговорили о цене. То ли Степанычу было туго, то ли ему хотелось со мной поершиться - только заломил он такую цену, что я уж просто не мог бы выдержать в чужой типографии. Торгуемся. Получил от него «эксплуататора» и «кровопийцу» получил, и чего только он мне не наговорил, а потом рассмеялся: «Они, говорит, рассказики-то эти, не прошли в цензуре. Ты их устрой где-нибудь из-под полы, договорись с рабочими, а цена - это я просто хотел тебя пощупать».

Кое- какие книжки я издавал из-под полы. Но это все были стихи, которые я и покупал чохом, а на стихи и цензура была не придирчива. Словом, взял, заплатил Степанычу какой-то авансишко. Отнес рукопись к своему приятелю -владельцу типографии. Так он на следующий день сам прибежал ко мне в лавку, сует рукопись, оглядывается: «Возьми, говорит, ради бога, и не ходи ты ко мне с такими…»

Через несколько дней пришел Степаныч, принес мне мой авансишко. Веселый, смеется: «Выручил, говорит, ты меня из финансового прорыва. Не ходи ты никуда с этой рукописью. Я тебе оставлю ее на память. Много я уж разбросал «на память» таких рукописей, а тебе оставлю с надписью. Мне, говорит, тоненький журнальчик отвалил полсотни кое за что, а там и еще что-нибудь напишу… Жить, говорит, можно и… нужно. Вот и судите, как должны мы расценивать, - копейки в рубли или наоборот.

Иваныч заметно устал. Гуревич, куда-то услав Мишку, спросил Базлова:

- Скажите, пожалуйста, а эти рассказы с надписью целы?

- Архив я сохранил весь и завещание написал: после моей смерти все поступит государству, а там есть много, и не только Грина. Может, кое-кого заново откроют в этих бумагах…

Прибежал Баратов, подхватил Иваныча, сказал ему:

PAGE 553

- Прости меня, я теперь не буду судить о писателях по «гаврилке». Пойдем вниз, там машина, я тебя доставлю домой.

Часто мы вспоминали это собрание. Так оно и осталось в памяти как гриновское. Были и последствия. До этого вечера высоко ценились тоненькие книжки только Ахматовой, Кузмина да еще кое-кого, а после даже мой зав, Коровин, просматривая за мной то, что я покупал, не сбрасывал в хлам тоненькие книжечки, а лишь - чего с ним раньше никогда не бывало - говорил: «Ну, это ты уж решай сам!»

Многое тогда значило - в каких руках находится право решать. На расстоянии думаю, что мы с Барато-вым сохранили от забвения очень многих авторов тоненьких книжек. И толчок этому дал не корифей Шилов, а «отставной» издатель самой старинной фирмы Базлов, в тот вечер, когда он открыл нам Александра Степановича Грина!

При передаче «Бегущей» произошел у нас с Грином коротенький диалог:

- Это ваша личная книга?

- Нет, Александр Степанович, - это, как и у Баз-лова, от… «доходов».