Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ век

Спасибо за присланные отзывы. Из них — два хвалебные, из коих один — в "Приазовском крае" принадлежитмоему семинаристу Лодыженскому, а третий, обвиняющий меня в "обывательской пошлости" в "Дне" принадлежит какому-нибудь "товарищу", получившему помазание от Булгакова [1414] <… />

458.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке [1415] <13.08.1913.Олеиз — Н.Новгород>

Олеиз, 13 августа1913.

Дорогой Александр Сергеевич!

Рад был вести от Вас, столь долго молчавшего. Я писал вам в Геленджик еще (и не помню, чтобы письмо было особенно "грустнохолодным"). На днях я с Федей выезжаю в Москву "пристраивать его" в гимназию, процесс небезболезненный, как Вы знаете. У нас благополучно, лето я провел в общем спокойно, поправился физически, занимался, вообще, внешне, доволен, внутренне же я никогда собой не доволен. Ваше настроение в виду переезда и перемены места вполне понимаю, п <отому /> ч <то /> мы с Вами нервны на одинаковый манер, но надеюсь, что это первое впечатление пройдет и радуюсь Вашей близости к Москве.

Вестей и писем имею мало. Мих <аил /> Ал <ексадрови /> ч поправляется, но, видимо, не вполне поправился, тем более, что болела мамаша. Цветков пишет, что хочет в этом году принимать священство. Меня это и радует, и волнует, и тревожно за него, п <отому /> ч <то /> все-таки он молод, хотя молодые-то силы и нужно отдавать Богу. Да осенит Вас Матерь Божия!

Обнимаю Вас.

Любящий Вас С.Б.

Адрес прежний (с 19-го авг <уста /> ): Зубовский б., 15, кв.11.

459.     Г.А.Рачинский — М.К.Морозовой [1416] <15.08.1913. Бобровка — Москва>

15 августа 1913 г. с. Бобровка

<… /> А зима, думается мне, предстоит бурная: история новой "ереси" о имени Иисусовом, как Вы, вероятно, заметили из газет, принимает все более гнусные формы; военная экспедиция епископа Никона на Афон, арест монахов и рассылка их в изгнание по русским монастырям — все это создает такое положение, на которое нельзя не откликнуться, под риском быть осужденным за религиозное равнодушие и подпасть под проклятие тех, "кто дело Божие делают небрежно"! Ужасно боюсь, что из этого ничего не выйдет: поговорят, покипятятся и бросят бедных монахов на произвол судьбы; дай Бог, чтобы мое предчувствие оказалось ложным!

Кроме этого, я имею основания думать, что борьба с теософией примет эту зиму более резкие формы. Выйдет книжка Метнера [1417], которая не замедлит вызвать взрыв негодования у Бориса Николаевича, да и у остальных теософов. Нельзя же трогать безнаказанно Великого Доктора, предтечу пришествия Христа на эфирном плане! Затем в самой среде теософов назревает раскол; Эллису надоела теософическая каббалистика, и он повернулся к чистому христианству, за что на него немедленно поднялось гонение. Он писал мне, прося меня заступиться за него и объяснить г.г.теософам, что нельзя быть такими нетерпимыми. Об этом еще одному из своих московских друзей — Киселеву [1418], которого я не без успеха отбиваю и, кажется, совсем отбил от увлечения философией Штейнера. Я послал Эллису в ответ на его письмо огромное послание на трех кругом исписанных листках большой писчей бумаги (около трети печатного листа), где излагается ему мое исповедание, мое отношение к теософии и, не задевая личности Штейнера, который ему все еще дорог, выясняю ему тот нетерпимый и прямо антихристианский характер, который приняло штейнерианство, поощряю и убеждаю его вступить на путь чисто христианской мистики, бросить шатание по заграницам и вернуться в Москву. Я снял копию с этого моего послания и прочту Вам его при свидании; пока вся моя переписка с Эллисом — секрет, ибо он просил не разглашать о его обращении ко мне, но я уверен, что он же первый покажет мое письмо теософам, и выйдет некоторый скандал, против которого я ничего не имею: мне надоела их злохитрая и покрывающаяся щитом духовной тайны пропаганда! Меня прямо возмутила вышедшая в "Духовном Знании" книжка Сабашниковой о Св. Серафиме Саровском. Это — теософская фальсификация жития этого святого, написанная очень хитро в ультрахристианском тоне, с возмутительными рассуждениями о смысле творчества и аскезы, о чуде, о Христе и т.д. Я сделал на нее ряд примечаний и начал даже писать ее разбор, имея в виду сделать о ней в тесном кругу обстоятельный доклад. Московские теософы, как мне известно, рассчитывали пустить книжку в народ, в круги сектантов, и вообще распространить ее в широкой православной публике. Это уже прямо нападение и надо защищаться!

Я очень рад, что Яковенко отличился переводом Фихте, а то нам на переводчиков не везло.

Я не писал Вам по поводу моих треволнений по поводу перевода Макшеевой "Бòме" и 2-го тома Чаадаева, ибо хотел, чтобы Вы хоть летом отдохнули от редационных недоразумений и невзгод, представляющих, впрочем, крестный путь всякого русского издателя. Не везет Булгакову на его "протеже"; оказалось, что Макшеева очень плохо знает немецкий язык; целый ряд мест переведен так, что смысл получается прямо обратный. Каждые три строки — какое-нибудь вранье. Как пример приведу Вам такой рекорд: Бòме умирает и хочет причаститься — "Ер бегечрте дас Абендмачл зу нечмен" [1419]; переводчица передает это, ничтоже сумняшеся: "он попросил дать ему поужинать"!!! Я со скрежетом зубовным отредактировал две трети рукописи и через три, четыре дня кончу всю; перевод будет приведен в приличный вид, хотя, конечно, при таких условиях хорошего перевода из него не сделаешь. Но кроме того у меня при редактировании возникли сомнения относительно мест брошюры, которые нам с Вами при чтении не бросились в глаза; очень уж грубо анти-христианский тон. Я думаю задержать ее набор до встречи с Вами и привлечь совет Булгакова, а то я начинаю бояться цензуры. Быть может предисловие или примечания, или смягчение текста (чего я впрочем принципиально не люблю) могут поправить дело.

О Чаадаеве Вы вероятно слышали от Сусанны Михайловны: Гершензон бросил его на меня и пропал; он прочел в Одессе 4, 5 и 6-ой листы и сделал свои замечания, но с тех пор о нем ни слуху, ни духу. Я злюсь, но усердно работаю над Чаадаевым. 7,8,9,10 и 11-й листы готовы у меня, хоть сейчас печатать, дело стоит за Гершензоном; 12, 13 и 14-й листы будут готовы на этих днях; 15, 16 и 17-й — в наборе и должны поспеть к концу августа. А так как всего будет 20 листов с небольшим, то я расчитываю выпустить книгу, как предполагалось, в сентябре, если только Гершензон еще чего-нибудь не напутает. Я не унываю, работаю за себя и за него, но с его характером ни в чем нельзя быть уверенным; он в середине дела внес еще летом ряд изменений и заставил меня перечитать уже готовые листы и переделать их еще раз.

Очень меня обрадовало, что Мика вернулся из Англии патриотом! Пора нам вернуться к добрым, старым традициям, сороковых и пятидесятых годов, когда лучшие люди в России знали литературу Запада и его философию так, как теперь и не снится никому, любили и понимали западную культуру не хуже Эмилия Метнера, но оставались в корне русскими людьми и жили до могилы русскими интересами, работая для России и во имя России. Я всю жизнь люблю Гòте и носился с ним, но это не мешает мне любить и понимать старцев Оптиной и быть по мере сил моих человеком русским и православным.

Думаю быть в Москве в первых числах сентября и с нетерпением жду свидания с Вами. О многом хочется поговорить; на письме всего не скажешь. Таня шлет Вам свой душевный привет.

Сердечно Вас любящий

Григорий Рачинский.