Все очень непросто

Все это коснулось и наших военных. Так, например, в Военном универмаге в одну ночь товары производства ГДР были заменены на западногерманские, а зарплата солдат и офицеров стала автоматически выплачиваться в бундесмарках.

Конечно, объединение Германий предусматривало полный вывод советских войск, который должен был быть оссуществлен поэтапно до 1994 года.

Наши военные разделились на два лагеря: на уезжающих скоро и на остающихся на сладких хлебах еще на какое-то время.

Согласитесь, что возможность даже для рядового солдата привезти со службы видеомагнитофон или японский телевизор чего-то стоит. Тут, кстати, и выяснился секрет дисциплины и порядка: в обычной армии за разного рода нарушения полагаются наряды, гауптвахта и т. д., а в Германии без разговоров отправляли дослуживать обратно с Союз, что, по мнению солдат, было хуже любой гауптвахты.

Даже в зале во время концертов была заметна дифференциация. Отъезжающие инстинктивно садились вместе и реагировали на музыку более бурно, как в последний раз.

Жили мы там в военных гостиницах, а иногда в свободных казармах, а однажды пришлось ночевать даже в изоляторе. Состав был такой, Директор, Подгородецкий, Ефремов и я.

Петя Подгородецкий, как все жизнерадостные полные люди, во сне заливался могучим храпом и имел в коллективе по этому поводу особые привилегии, как-то: отдельное помещение в гостинице и даже отдельную каюту на пароходе.

В этот раз такой возможности не было, и мы готовились к бессонной ночи.

Ефремов хмуро собирал около койки свою и чужую обувь, намереваясь использовать ее в качестве антихраповых снарядов, и смущенный Петька, который храпит не по злобе, а от природной радости, предложил пополнить арсенал своими кроссовками.

Наш Директор, неистощимая кладезь различных полезных и бесполезных сведений, посмеялся над наивными предосторожностями и прочитал целую лекцию о том, что с древних времен люди борются с храпом при помощи свиста. Оказывается, еще фараоны, услышав храп раба, сначала легонько посвистывали, а уж потом рубили гаду голову.

Я позволил себе пару критических замечаний, но Директор поклялся ужасной клятвой Гиппократа и забожился на фуфел, что мы сейчас сами все увидим. Несколько успокоенные, мы потушили свет.

Петр включился почти сразу, но на средней громкости, так что, если напрячься, можно было услышать стук падающей обуви. Когда кончились снаряды, Петька уже почти вышел на рабочий режим. Волшебный Директор похихикал торжествующе и стал насвистывать особым образом — так, наверное, проклятый преступник подзывал змею в рассказе Конан Дойля "Пестрая лента". Петька наддал еще. Тут Директор залился таким паровозным свистом, что, будь я Соловьем-разбойником, сразу бы пристал с вопросом, где он учился!

Наконец Петр Иванович достиг обычного уровня, и хотелось броситься к окну и пересчитать тяжелые танки, которые там вроде бы проходят. Директор все еще свистел, но все хорошее, к сожалению, быстро кончается. Его свист начал постепенно ослабевать, потом перешел в легкое постанывание и затем в тяжелый мужской храп уставшего гражданского человека.

Петька от неожиданности затих, видимо, прислушиваясь, облегченно вздохнул и радостно захрапел опять.

Уже под утро, вдосталь насладившись молодецкими звуками в стереорежиме, я вспомнил хороший солдатский способ: накинуть на морду храпящего военную портянку, — но ни у Ефремова, ни у меня портянки почему-то не нашлось.

***

После очередного концерта командиры той части, где мы работали, подошли поблагодарить и, посмеиваясь и подмигивая, предложили отужинать "чем бог послал".

Мы, конечно, после обычной сухомятки с радостью согласились.

Небольшой толпой с главным командиром впереди пошли по темному плацу, инстинктивно стараясь идти "в ногу", а жизнерадостный Директор все время забегал вперед и пытался накладывать взыскания на тех, кто недостаточно пропечатывал шаг. Наконец все остановились около освещенной двери с надписью "Столовая". Командир, стоя к двери спиной, произнес небольшую речь, в том смысле, что очень приятно, и театральным жестом распахнул створки.

Мы вошли в небольшое помещение с П-образным столом, перед которым помещался маленький солдатский оркестр, грянувший в ту же секунду музыку.

Если бы дело происходило в 19-м и мы были бы купцами, а оркестр — цыганами, то прозвучало бы, наверное: "К нам приехал, к нам приехал ансамбль московский дорогой!" А тут они играли всего лишь" Чардаш" композитора Монти. Вернее, "Чардаш" играл скрипач, а два электрических гитариста и барабанщика ему подыгрывали.

Скрипачом был молоденький узбек, и держал он своего "Страдивари" очень странно — по-турумбайски, то есть вертикально, как контрабас. Мы расселись.

Руководил столом командир полка, ему очень нравилась роль хлебосольного хозяина, и, надо сказать, у него хорошо получалось.

Обстановка была теплая и дружественная. На столе теснились немецкие мясные закуски, овощи, пиво и даже кое-что покрепче. Звучали тосты и здравицы в честь вечной и непоколебимой дружбы между "Машиной времени" и контингентом советских войск в Германии.

Потом пошли обычные военные вопросы: "Какие ваши дальнейшие творческие планы?" и "Вот вы поете, играете, а работаете где?"

Оркестр к этому времени уже закончил пятую интерпретацию "Чардаша" и ожидал знака командира, чтобы поразить наш слух в шестой раз.

Напрашивался скучный вывод, что репертуар ансамбля дальше "Чардаша" не распространяется или что командир полка — попросту венгр и дает выход своим националистическим настроениям.

Пришось срочно сделать несколько комплиментов исполнителям и дать хорошую оценку меценатству командира, не дающему солдатам зарывать в землю свои таланты.

Особенно все наши хвалили скрипача, способного сыграть виртуозную ьесу пять раз подряд и готового еще бог знает на что.

Командир, очень довольный своим статусом "слуги царю и отца солдатам", поднял тост за творчество и сказал, что у кого-кого, а у него в полку талант никогда не пропадет и что в то время, когда другие воины котлы чистили, он лично выделял талантливому узбеку по часу в неделю для занятий на скрипке, после чего тот, видимо, и выучил "Чардаш" Монти.

Было ясно, что наш меценат очень гордится своим узбеком, как помещик Троекуров — борзыми щенками, и, была бы его воля, оставил бы несчастного "Паганини" на сверхсрочную.

— Вы обратите внимание, как он скрипку держит, — говорил командир, любовно поглядывая на скрипача.

— Вам-то, гитаристам, не понять. Скрипку же обычно под подбородок суют. Но для этого нужна особая подушечка… Ну, давайте еще раз за музыку… так вот, дурак-прапорщик, которого я в Ташкент к узбекской матери послал, привез две пуховые подушки, поэтому наш Туфтанделиев теперь так без настоящей подушечки и играет… А ну, давай-ка за майора выпьем, большого специалиста в своем майорском деле. Это ведь он организовал вам возможность вкусить с нашего скудного солдатского пайка.

Выпили за майора, вкусили "с пайка". Командир спрашивает:

— Ну как вам наша жратва? У нас так каждый солдат питается.

Мы, конечно, одобрили Командир осмотрелся победоносно, но, видимо, в глазах Директора, вкушавшего в это время твердый немецкий сервелат, увидел легкое недоверие.

— Что, не верите?! Лень, — говорит майору, — приведи какого-нибудь.

Через пять минут майор привел низкорослого испуганного солдата. Командир уже успел поднять тосты за Джорджа Вашингтона, Джорджа Харрисона и Боя Джорджа и не совсем понял, зачем ему этот воин, но на всякий случай сказал:

— Что, попался?! Было очень жаль ни в чем не повинного рядового, и мы со всех сторон начали кричать, что очень верим в роскошное многообразие солдатского меню.

— А-а, точно вспомнил, — вскричал командир, — тут вот некоторые не верят, что ты каждый день все это ешь. Ведь ешь ведь? Ведь да?