Григорий Шелихов

В середине ноября появились признаки прочного заледенения моря.

- Через три дня смело выезжай! - сказал как-то старик. -

Заледовило от берега до берега. А я по людям пойду нарты собирать...

Ты с ними не сладишь...

Вмешательство старика пономаря, слово которого было законом для

камчадалов, помогло мореходу без долгих хлопот перебраться через

замерзший залив.

3

18 ноября шесть собачьих упряжек сбежали на лед залива: на первой

каюрил Шелихов, три в середине шли под продовольствием, на пятой была

привязана легкая камчатская байдарка, на случай переправы через

полыньи, и шестая - с Кучем, она замыкала караван.

Дорога была тяжелая, а местами из-за вздыбленного передвижкой

льда едва проходимая. Через нечаянные широкие разводья уже дважды по

очереди переправляли нарты и собак; две ночи под пронзительным

северо-восточным ветром, несшимся с Верхоянских гор, провели на голом

льду и только к концу третьего дня добрались до селения Ямского,

перекрыв по льду залива двести пятьдесят верст.

От Ямских островов до Охотска предстояло одолеть на собаках еще

более тысячи верст зимнего бездорожья, в пору самых лютых морозов и

затяжных зимних бурь.

- Сиди, не блазни! - упорно отклоняли заманчивые предложения

Шелихова ямские сидельцы. - До зимнего солнцеповорота никто со смертью

играть не осмелится...

Потеряв надежду нанять проводников и каюров, Шелихов решился на

отчаянный шаг.

- Тронем, что ли? - обратился он к Кучу, выбрав один из дней

затишья и сравнительно полегчавшего мороза.

- Я всегда с тобою, - не мигнув глазом, отозвался Куч.

Шелихов будто угадал погоду: несколько дней двигались споро и без

затруднений. Собак кормили до отвала. На ночь укладывались в меховых

мешках, среди верных псов, там, где можно было укрыться от ветра.

Под Тауйской губой решили не идти в объезд по берегу, а чтобы

выиграть время и силы, срезать ее широкий створ морем. Часто выпрягая

собак и перетаскивая нарты и вьюки с грузом на собственных плечах,

перебрались через сгрудившиеся на всем пространстве створа ледяные

торосы, миновали мыс Дуга и вышли, наконец, к берегу, под горами Ушки.

- Отсюда до Охотского рукой подать, - радовался Шелихов, - верст

триста осталось, никак не боле... Семь-восемь дней пути, и у Натальи

Алексеевны пироги едим, Кученька.

- Едим... едим! - соглашался Куч, хотя и не представлял себе

обещанного Шелиховым лакомого блюда.

Но тут, как бывает обычно с людьми, преодолевшими множество

предусмотренных препятствий и опасностей, неожиданный случай едва не

превратил триумфальное возвращение морехода домой в похоронное.

В снежных складках предгорий Ушек, сбегавших до самого моря, даже

орлиное зрение Куча не заметило человека, который скрывался в них и с

острым любопытством следил за нартами путешественников. Когда Шелихов

свернул нарты в сторону, где таился человек, тот еще искусней укрылся

в снегу, но собаки встревожились и стали принюхиваться к чужому

запаху.

Куч, по обыкновению своему всегда идти прямо навстречу опасности,

с открытым лицом, соскочил с нарт и провел их вперед, обойдя стороной

остальные нарты и бежавшего вровень с ними Шелихова. Все внимание

каюров в этот момент было обращено на то, чтобы не допустить при

обгоне свалки собак.

- Ох, угодил, собачий сын! - услыхал позади себя Куч вскрик

Шелихова.

Куч обернулся и увидел хозяина бегущим вприпрыжку. Изо всех сил

он пытался остановить собак своей нарты. Куч заметил воткнувшуюся в

бедро Шелихова какую-то длинную черную палку. Свисая, она волочилась и

даже сбивала с ног Шелихова. В то же время взгляд Куча успел уловить

чью-то тень. Тень мелькнула и скрылась за только что пройденным

снежным наметом. "Копье!" - молнией пронеслась в голове индейца

мысль...

- Хой! Стой! - воткнул Куч с такой невероятной силой свой шест

обугленным концом в снег, что свалил с ног всю упряжку и без оглядки

на собак кинулся к подозрительному намету.

Из-за снежного увала грянул выстрел. На голове Куча был лисий

колпак. Пуля вырвала клок лисьей шерсти. Еще мгновение - Куч прыгнул и

сбил с ног выскочившего к нему с ножом в руках рослого желтолицего

человека с расшитым голубой татуировкой лицом.

Несколько минут спустя Куч бросил перед Шелиховым нападающего, со

сломанной рукой, и подобранное в снегу старинное казачье кремневое

ружье.

- Вытащи... ратицу вытащи... мне несподручно... потом спросим,

что за человек и зачем... убить хотел, - сквозь зубы ронял слова

Шелихов, сильно страдая от раневой боли. - Ламут! - кивнул он на

лежащего в снегу человека.

Нападающий, видимо, был очень силен. Копье, брошенное в спину

Шелихова из-за снежного увала на расстоянии в тридцать сажен, уже на

излете попало в бедро и, пробив меховую одежду, глубоко впилось в

мякоть.

Закусив губу, Шелихов терпеливо ждал, пока Куч вытащит

зазубренный наконечник копья, сделанный из рыбьей кости. Куч несколько

раз повернул наконечник в разные стороны и вытащил. Потом по указанию

Шелихова залил рану спиртом и присыпал порохом. Лежа в снегу, пленник

молча и даже с интересом глядел на происходившую операцию. Свою судьбу

он считал, по-видимому, решенной: смерть!

- Зачем убить хотел? - спросил Шелихов, подкрепившись после

окончания операции глотком спирта. - Что худого мы тебе сделали?

- Собак взяли, рыбу взяли, жену взяли, - неохотно ответил ламут.

- Мы? Что ты на нас клепаешь, собачий сын!", Кто взял?

- Казак Алешка...

Шелихов знал, как часто насильничают казаки и служилые сибирские

люди над беззащитным населением Охотского прибрежья, и понял, что он

стал случайной жертвой мести доведенного до отчаяния ламута. Мысли

Шелихова невольно перенеслись к Америке, Там он с неумолимой

строгостью наказывал такие покушения диких на русских, а кто знает, не

были ли они доведены до отчаяния буйными "алешками" из его собственной

ватаги. Припомнил и задумался...

- Зарезать? - вынул Куч сверкающий нож, по-своему поняв

задумчивость и строгое лицо хозяина.

- Нет, отпусти дурака... Ратицей кидаться не будет: руку ты ему

сломал, а ружье, от греха подальше, заберем...

Куч заботливо уложил морехода на нарты и, каюря за двоих, снялся

с места, не задумываясь над дальностью и трудностью пути до неведомого

Охотска.

Зимние муссоны над Охотским морем, неумолимо врывающиеся на

побережье с холодного Верхоянского нагорья, проносясь многодневными

бурями над беззащитной снежной пустыней, делали дорогу в этом краю

почти непроходимой.

За время общения с русскими в уме Куча сложилось понятие об

измерении расстояния числом, но одолеть хитрую науку русских Куч все

же еще не мог: верста - это много, очень много шагов... Верста - это

живое... живая... Летом в путь от восхода до заката солнца по знакомой

местности укладывается много верст, случается - пройдешь пять, а то и

семь раз столько, сколько пальцев на обеих руках... "А вот теперь,

сейчас, сколько этих русских верст и простых индейских шагов надо

положить, чтобы дотащить раненого тойона до Охотска, до пирогов

На-та-шен-ки? - ломал себе голову Куч, двигаясь рядом с нартами среди

наметов снега после затихшего бурана. - Много... так много, что не

хватит силы, а тогда... смерть!"

На смерть себе Куч соглашался, но смерти Шелихова он допустить не

мог. Что скажут русские, доверившие ему охрану великого тойона, что

скажет На-та-шен-ка, выходившая его после страшной раны в бою?.. Нет!