В прицеле — танки

Во всех разговорах чувствовалась не только нарастающая напряженность, характерная для последних часов перед большим наступлением, но и твердая уверенность в том, что бой будет успешным.

Наконец мы добрались в третью батарею и чуть не столкнулись с поджидавшим нас Кандыбиным. Он повел нас в первый взвод, к лейтенанту Шуйкову. Бориса мы увидели в ярко освещенном гильзовыми коптилками блиндаже. На полу лежало десятка два снарядов. Около них возился сам командир взвода с несколькими солдатами, державшими в руках консервные банки с белилами. Остальные плотным полукольцом стояли вокруг и о чем-то озабоченно размышляли. Рядовой Федор Смощук скороговоркой произнес:

— Думаю, товарищ лейтенант, що треба так:

Борис долго и пристально смотрел Смощуку в глаза, затем рассудил:

— Плохо, но лучше придумать некогда. Пишите! Да быстрее. Скоро должен прибыть командир дивизиона... — И тут он мельком взглянул на входную дверь, увидел меня и подал команду: — Смирно!

— Вольно! — скомандовал я и выжидательно посмотрел на присутствовавших. — Что придумали?

— Да вот, товарищ майор, ребята решили отправить Гитлеру послание в стихах, как когда-то запорожские казаки писали письмо турецкому султану. Но на снарядах не больно распишешься, а короткое стихотворение никак не получается...

— Ну, а что ж все-таки придумали? — спросил майор Пацей.

— Давай, главный сочинитель, читай! — приказал Шуйков младшему сержанту Александру Мищенко, назначенному на днях командиром орудия. Мищенко бодро и без запинки прочел:

— Ну что ж, стихи хоть и не очень складные, но мысль выражена, по-моему, неплохо, Александр Никитович. А это главное! Потом, перед Берлином, лучше напишут, — заключил Пацей.

Во взводе Шуйкова настроение у всех тоже было отличное, и мы, долго не задерживаясь, пошли к орудиям. Пушки были размещены в «карманах» — их выдвинут на площадку окопа только перед самой стрельбой. Под короткими вспышками карманных фонариков медью гильз сверкали ряды хорошо вытертых от смазки боеприпасов. Темнели зеленой краской снарядные ящики в погребках, отсвечивал сталью удобно размещенный шанцевый инструмент.

Все номера расчетов наизусть знали и четко докладывали содержание своих карточек огня: ориентиры, цели, подлежащие уничтожению или подавлению, исходные установки для стрельбы по ним, темп огня, расход боеприпасов... Я еще раз убедился в том, что лейтенант Шуйков — превосходный командир-артиллерист, хороший организатор и воспитатель.

Наконец мы отправились на позиции батареи Глущенко. Здесь до переднего края рукой подать, и немцы помогали нам ориентироваться: непрерывно освещали местность ракетами. В темноте послышался приглушенный говор, перестук лопат, и вскоре возник силуэт накрытой брезентом пушки. Расчеты заканчивали оборудование позиций. Вокруг бродили саперы с миноискателями — обезвреживали уцелевшие противотанковые мины.

После того как мы осмотрели последнюю пушку, Глущенко молча подал несколько листовок, разбросанных недавно немцами с помощью агитснарядов. Побитые горе-агитаторы предлагали советским красноармейцам и офицерам... сдаваться «пока не поздно» в плен. Это, конечно, вызывало невольную усмешку, но заодно и настораживало: пленные докладывали о зачитанном на днях приказе Гитлера и обращении Геббельса, призывавших фашистские войска Восточного фронта стоять насмерть и обещавших в ближайшие дни ввести в действие чудо-оружие. С помощью его и якобы спешившей на помощь Берлину армии Венка Гитлер грозился остановить Красную Армию, добиться перелома в войне, перейти в общее наступление и отбросить советские войска далеко за пределы Германии. Об этом и кричали на все лады вражеские листовки. Пропагандистский трюк с чудо-оружием не был для нас новинкой, а вот об армии Венка мы услышали впервые.

Уже за полночь мы с Пацеем и Голобородько возвратились в свой блиндаж. Осмотром батарей остались довольны: позиции оборудованы хорошо, добротно, бойцы и командиры отдохнули, выглядят бодрыми и подтянутыми.

В полночь комбат Глушенко доложил, что «его здоровье хорошее, чувствует себя нормально». Это означало: первая батарея закончила все работы на новом месте, люди привели себя в порядок и отдыхают. Я доложил полковнику Курашову о готовности.

— Хорошо, товарищ одиннадцатый. Завтракать будем вместе, — ответил он и положил трубку. По местному коду следовало понимать, что артподготовка начнется утром и никаких изменений в боевом распоряжении не предвидется.

В блиндаже мы еще раз обменялись мнениями о состоянии подразделений дивизиона. Все были уверены в том, что личный состав твердо усвоил задачу, морально и физически готов к ее выполнению. Тогда же окончательно решили и вопросы взаимодействия с 594-м стрелковым полком.

В два часа тридцать минут из политотдела дивизии возвратился вызванный туда майор Пацей. Он привез обращение Военного совета фронта. За два часа до артподготовки его зачитали в подразделениях. Военный совет призывал всех воинов к решительному штурму и окончательному разгрому врага. Особенно запали в душу последние слова:

«В XVIII веке у деревни Кунерсдорф доблестные русские войска разбили пруссаков и взяли Берлин. Мы не хуже наших предков прославим наше советское оружие. Смелей на врага!»

В 3.00 все замерло. Наступила короткая передышка перед боем...

Прорыв

На рассвете меня разбудил ординарец Гриша Быстров. Лицо его торжественно и чуть встревоженно:

— Сигнал от полковника Курашова!

Проверили радиосвязь с командирами подразделений дивизиона и штабом командующего артиллерией дивизии — она работала надежно. Вскоре передали сигнал боевой готовности. Через десять минут командиры всех подразделений доложили о занятии положения «к бою». В четыре пятьдесят семь дежурный радист Тененев привял по рации условный сигнал «сирена», извещавший о начале общей артподготовки.

— Передать всем: зарядить! — скомандовал я и посмотрел на часы: 5.00. Еще совсем темно.

Вдруг позади наших позиций ярко вспыхнуло во всю длину плацдарма небо. Разрезая темноту, ввысь полетели реактивные снаряды — артподготовку по установившейся в годы войны традиции начали гвардейские минометы «катюши».

Командую:

— Огонь!

Пушки ударили почти одновременно. Их резкий залп выделялся на фоне громовых раскатов гвардейских минометов. Кстати сказать, залп «катюш» в то утро оказался историческим — он возвестил о начале последнего, наиболее мощного огневого удара прославленной советской артиллерии. 1-й Белорусский фронт перешел в решительное наступление на Берлин.

Казалось, сама земля изрыгала из своих недр пламя и дым. Сотни тонн раскаленного металла обрушились на головы фашистов.

Полковая артиллерия, 76-мм пушки нашего дивизиона и 57-мм пушки армейского противотанкового полка расстреливали в упор огневые точки противника на переднем крае. Артиллерия более мощных калибров вела огонь по второй и третьей траншеям, а также по всей тактической глубине обороны. Воздух содрогался. Содрагались земля и черная бездна неба.

Я оглянулся назад. Плацдарм освещался сполохами тысяч орудий и просматривался на всю глубину. Все, кто не были заняты стрельбой или непосредственным управлением огнем, высыпали из блиндажей и, стоя в полный рост, наблюдали завораживающую картину начала артиллерийского наступления.

По особому блеску глаз, улыбкам, многозначительным взглядам и жестам угадывалось настроение товарищей: чувство гордости за свою армию, страну, русский народ, сумевший после всех испытаний прийти вот сюда, на Одер, к воротам гитлеровской столицы.