Люди сороковых годов

А положение все обостряется. Налетела немецкая авиация, потом пошли на нас шестьдесят танков, а в нашем полку оставалось всего двенадцать исправных боевых машин. За немецкими танками мчатся мотоциклисты-автоматчики…

С великой злобой начали мы этот бой. И сразу же вам скажу: как это ни удивительно, мы его выиграли, хотя соотношение сил, как видите, было для нас ужасно невыгодным. Чем мы взяли верх? Опять же хитростью и умением. Шел бой вроде игры в прятки. Они за садом — мы в саду, они в саду — мы на восточном берегу реки. А в решающие минуты смело шли на сближение. В саду и на поле, среди высоких хлебов, чуть не таранили друг друга.

Наши пушки разбивали немецкие танки один за другим. Доставалось и нам, но все же мы ни одной машины не потеряли, все потом ушли своим ходом. У одной нашей машины мы потом насчитали несколько пробоин, но она так и не загорелась; ни мотор, ни ходовая часть ее не были повреждены.

Все в этом бою перепуталось. Помню, стоим мы в саду, заправляемся, вдруг подъезжают на мотоциклах гитлеровцы. Стоят и смотрят, наверное приняли за своих. Потом как крутанут мотоциклы, помчались во весь дух прочь. Мы их перестреляли, забрали девять мотоциклов.

В это время нас стали обходить еще более крупные силы. Нам дали приказ отступать. Мне с группой из шести танков было поручено прикрыть отход дивизии: она должна была сосредоточиться в новом районе. Мы вели бой из засад…

Выполнили мы боевую задачу, тут началось самое трудное: боеприпасы и горючее на исходе, а приказа о смене позиций все нет. Отходить без приказа нельзя и воевать уже нечем. К тому же состояние боевой техники отвратительное: моторы уже отработали то, что им положено. У одного танка вышел из строя стартер — у него мотор заводится только от движения, когда машину на буксире потянешь. А если он заглохнет под обстрелом, что тогда?

Укрылись мы в леске, как было условлено, хорошо замаскировались, ждем связного от командования. А тут, как на беду, гитлеровцы. Их много. И разбивают бивуак метрах в тридцати от наших танков. У нас такой случай был предусмотрен: если появятся гитлеровцы — ждать, не выдавая себя, приказа о смене позиции, а как только связной проберется — удар гранатой — это сигнал немедленно заводить все моторы, и на полной скорости, ведя огонь последними снарядами и патронами, прорываться к своим.

Вот мы ждем, присматриваемся, прислушиваемся. Гитлеровцы разожгли костры, сели поужинать, потом улеглись спать, оставив часовых. Уже полночь… Час ночи… Связного все нет. Стало жутковато. Вдруг слышу, что-то шуршит. Пригляделся — ползет человек без пилотки. Шепчу:

— Кто такой?

— Я… лейтенант Перджанян, с приказом.

У него в одной руке винтовка, весь обвешан гранатами. Я его хорошо знал.

— Приказано отходить. Вот маршрут…

Ну, все сделали, как условились. Удар гранатой — в сторону фашистов, все моторы взревели, неисправную машину дернули, она с ходу завелась. Даем бешеный огонь по кучам спящих гитлеровцев, по их пушкам, грузовикам. У них паника, мечутся у костров. Много мы там их положили. Прорвались…

Остановился, пересчитал машины — одной нет. Что такое? Неужели погибла? Взял винтовку, побежал по дороге с Перджаыяном поглядеть, что случилось. Смотрим, чернеет наш Т-28.

— Свои?

— Свои, — узнаю по голосу механика-водителя Черничко.

— В чем дело?

— Машина подработалась, фрикцион не берет. А тут еще камень попал между ведущим катком и плетью гусеницы, ее сбросило внутрь. Теперь гусеницу не надеть…

Что делать? Противник в километре, вот-вот гитлеровцы бросятся нас догонять. Юзом машину не утянуть. Скрепя сердце, принимаю решение взорвать танк. Огляделся — мы на окраине деревни. Разбудили крестьян из ближайших хат:

— Уйдите из домов, сейчас будем взрывать танк, как бы вас не задело осколками…

Командиром на танке был Капотов — замечательный храбрый танкист, он и сейчас с нами, вы, наверное, с ним познакомились. Приказываю ему:

— Возьми бинты, намочи бензином, зажги и брось в бак с горючим…

Хоть и жалко ему было машину, он приказ выполнил немедленно, но вот беда: бинты погасли — взрыва нет. Принимаю новое решение:

— Забросай баки гранатами, а мы тебя прикроем!

Капотов без колебаний выполнил и этот приказ. Раздались взрывы, машина запылала. Мы бросились к танкам и поехали дальше. Ночь, дороги незнакомые… Шли мы по еще свежему следу наших танков, отход которых днем прикрывала моя рота: время от времени я останавливался, выходил из танка, щупал теплую грунтовую дорогу и проверял, есть ли след траков гусеницы, не сбились ли с дороги.

Все было в порядке. Нашли своих, они уже не думали встретить нас живыми. Доложили о выполнении боевого задания командованию, получили благодарность. Оттуда до Погребища дошли без боев. Это было уже 18 июля. Там сдали свои машины и отправились на формирование в далекий тыл. Ехали на грузовиках через Яготин — Пирятин — Бахмач до Харькова, а оттуда поездом.

Ну, а что было дальше, вы уже знаете, — заключил Александр Бурда.

Я нарочно привел во всех деталях, вплоть до технических мелочей, этот долгий рассказ моего друга, чтобы показать, как постепенно формировался его воинский характер, как этот человек закалялся и становился тем Человеком в Броне, каким показал себя уже под Орлом, а затем и во многих других битвах, о которых пойдет речь впереди.

Обратите внимание, с какой откровенностью повествует он не только о своих успехах, но и о неудачах, больше того, о грубых промахах и ошибках, которые бывают неизбежны на первых порах.

Слушая этого человека, я всегда поражался тому, какая бездна хитрости в его смекалистом уме. Ведь любая его операция, пусть небольшого масштаба, — это сложное хитросплетение самых разных маневров, придумок, необычайных и, как правило, смелых решений. За это его так и любил Катуков, сам получивший от своих солдат кличку «генерал Хитрость».

Александр Бурда поистине был отлично подготовлен к войне да к тому же обладал большим природным талантом. И не случайно столь быстрым и успешным было продвижение его по многотрудной военно-служебной лестнице — за два года боев от командира роты до командира бригады.

Но я забегаю вперед. Нам пора возвращаться в Чисмену…

Вечером 10 ноября мы снова сидели в штабе у полковника Катукова. Он, по обыкновению, был радушен и гостеприимен, угощал гостей яблоками, рассказывал новые интересные истории о приключениях своих лихих разведчиков — видимо, он ими искрение гордился. Но в то же время было видно, что мысли полковника витают где-то далеко.

Кто-то из журналистов спросил полковника:

— Ну, а каковы все-таки ваши ближайшие перспективы?

Катуков, как всегда, вежливо улыбнулся:

— Ближайшая перспектива — строго соблюдать военную тайну. А если вы хотите узнать о перспективах дальнейших, не теряйте с нами связи.

Скирманово

Полковник Катуков, умевший, как никто, оберегать военную тайну и строго учивший этому подчиненных, отлично знал, что делает, когда он как бы мимоходом заметил, прощаясь с нами в Чисмене: «Загляните к нам через недельку. Я думаю, что к этому сроку германское командование что-нибудь придумает… А может быть, кое-что придумаем и мы»…

Дело в том, что «кое-что» уже было придумано и должно было произойти не через недельку, а буквально послезавтра — 12 ноября. Мы и не подозревали, что в то время, когда свободные от боя танкисты предавались воспоминаниям об Орле, штаб бригады напряженно работал, готовя новую важную операцию, которая должна была развернуться на подступах к неприметному селу Скирманово, что левее Волоколамского шоссе. И трудно было себе представить, что такой спокойный и с виду свободный от всяких срочных дел командир бригады на самом деле с нетерпением ждал отъезда гостей, чтобы немедленно отправиться на рекогносцировку поля предстоящего боя.

Тем временем наш газетный мир приятно радовали одна за другой интересные вести, связанные все с этой же танковой бригадой. Едва мы с Черненко ввалились в озаренный тусклыми маскировочными лампочками, промерзший редакционный коридор «Комсомольской правды», рассчитывая поразить друзей интереснейшими новостями, как нам навстречу уже закричали: