Правительницы России

Когда и этот спектакль кончился, зажглась вся иллюминация, и Екатерину повели по залам дворца, по Зимнему саду и парку. Только во дворце одновременно зажглось сто сорок тысяч лампад и двадцать тысяч свечей, а в саду вспыхнуло многое множество разноцветных гирлянд, фонариков и огней. Когда во дворце начался бал, в парк были впущены все, кто хотел. Народ веселился по соседству с господами, оказавшись сопричастным этому великому празднику.

Описывать застолье, по роскоши подобное тому, о чём уже было здесь сказано, едва ли имеет смысл. Во всяком случае, достоверно известно, что устройство праздника обошлось светлейшему в полмиллиона золотых рублей.

Когда Екатерина, вопреки обычаю, пробывшая на празднике до утра, первой из всех оставила дворец, сердечно поблагодарив хозяина, Потёмкин упал перед нею на колени и заплакал.

...Потом говорили, что Потёмкин плакал от того, что чувствовал приближение смерти.

После этого грандиозного праздника светлейший князь пробыл в Петербурге ещё два с лишним месяца.

23 июля, накануне отъезда, он отужинал в компании Платона Зубова и других гостей, которых новый фаворит позвал на проводы Потёмкина. Ужин проходил в Царском Селе. Среди гостей был и банкир Екатерины барон Сутерленд.

24 июля 1791 года, простившись с Екатериной, в шестом часу утра, Потёмкин уехал из Царского Села в Галац, где оставленный им командующий армией князь Репнин подписал предварительные условия мира с Турцией. Репнин намеренно не стал ждать Потёмкина, чтобы поставить под протоколом не его, а своё имя. Потёмкин узнал об этом в дороге и расстроился пуще прежнего. 1 августа он прибыл к армии, а через три дня произошло событие, ещё более омрачившее его: не успел он приехать в Галац, как тут же скончался родной брат великой княгини Марии Фёдоровны герцог Карл Вюртембергский — один из любимых его генералов.

Когда генерала хоронили, Потёмкин был возле гроба и стоял при отпевании в церкви до конца. По обыкновению, все расступились перед ним, когда отпевание кончилось, и князь первым вышел из церкви. Однако он был столь сильно удручён и задумчив, что, сойдя с паперти, вместо собственной кареты подошёл к погребальному катафалку. Он тут же в страхе отступил, но твёрдо уверовал, что это не простая случайность, а предзнаменование.

В этот же вечер он почувствовал озноб и жар и слёг в постель, но докторов к себе не допускал, пока ему не стало совсем уж плохо. Только тогда приказал везти себя в Яссы, где находились лучшие врачи его армии. Там болезнь то ненамного отпускала его, то снова усиливалась. 27 сентября, за три дня до своего дня рождения, Потёмкин причастился, ожидая скорую смерть, но судьбе было угодно ниспослать больному ещё несколько мучительных дней. И даже в эти последние дни он категорически отказывался от каких-либо лекарств и только подолгу молился.

30 сентября ему исполнилось пятьдесят два года, а ещё через пять дней велел он везти себя в новый город — Николаев, взяв с собою любимую племянницу, графиню Браницкую, и неизменного Попова. В дороге стало ему совсем плохо. В ночь на 6 октября 1791 года больного вынесли из кареты, постелили возле дороги, прямо в степи, ковёр и положили его под открытым небом, с иконой Богородицы в руках.

Он тихо умер, и, когда конвойный казак положил на глаза покойному медные пятаки, никто из сопровождавших Потёмкина не поверил, что он мёртв. Графиня Браницкая, закричав, бросилась ему на грудь и старалась дыханием согреть его похолодевшие губы...

...«Банкир Зудерланд (Сутерленд), обедавший с князем Потёмкиным в день отъезда, умер в Петербурге, в тот же день, в тот же час, чувствуя такую же тоску, как князь Потёмкин чувствовал, умирая среди степи, ехавши из Ясс в Николаев... как все утверждают, ему был дан Зубовым медленно умерщвляющий яд», — писал всеведущий Тургенев.

Смерть Потёмкина произвела на Екатерину страшное впечатление. Узнав об этом, императрица писала Гримму: «Мой ученик, мой друг, можно сказать, мой идол, князь Потёмкин-Таврический умер в Молдавии... Вы не можете представить, как я огорчена. Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца; цели его всегда были направлены к великому. Он был человеколюбив, очень сведущ и крайне любезен. В голове его непрерывно возникали новые мысли; какой он был мастер острить, как умел сказать словцо кстати. В эту войну он выказал поразительные военные дарования: везде была ему удача; и на суше и на море. Им никто не управлял, но сам он удивительно умел управлять другими. Одним словом, он был государственный человек: умел дать хороший совет, умел его и выполнить. Его привязанность и усердие ко мне доходили до страсти; он всегда сердился и бранил меня, если по его мнению дело было сделано не так, как следовало. С летами, благодаря опытности, он исправился от многих своих недостатков. Когда он приезжал сюда три месяца тому назад, я говорила генералу Зубову, что меня пугает эта перемена и что в нём незаметно более прежних его недостатков, и вот, к несчастью, мои опасения оказались пророчеством. Но в нём были качества, встречающиеся крайне редко и отличающие его между всеми другими людьми: у него был смелый ум, смелая душа, смелое сердце. Благодаря этому, мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на тех, кто меньше нас смыслил. По моему мнению, Потёмкин был великий человек, который не выполнил и половины того, что был в состоянии сделать».

Кому быть наследником?

После смерти Потёмкина влияние Зубова при дворе усилилось, как никогда ранее, и он стал, безусловно, первым вельможей империи. Этому способствовало прежде всего то, что он начал претендовать на особую роль в семье Екатерины, разделяя её недоброжелательство к Павлу и его жене и всячески подыгрывая в сугубых её симпатиях к любимцу Александру.

А как раз в это время Александр из ребёнка превращался в юношу, и Екатерина уделяла массу времени и сил для того, чтобы сделать из старшего внука достойного наследника российского престола.

Екатерина сама написала для Александра и Константина несколько книг и подобрала прекрасный ансамбль учителей и педагогов, способных дать великим князьям разнообразные научные познания, а также воспитать в них нравственность и чувство гражданской ответственности.

К пятнадцати годам Александр превратился в крепкого, сильного, стройного и красивого юношу. Он был со всеми ласков, приветлив, очарователен в обращении с девицами и дамами, ровен и дружествен в отношениях с мужчинами. Вместе с тем в отношениях с людьми была ему свойственна осторожность, скрытность и какая-то двойственность, выработавшиеся в нём из-за вечного антагонизма между Павлом и Екатериной. А ведь жизнь юноши проходила при дворах — и у родителей, и у бабушки.

А теперь — о Павле, Марии Фёдоровне и их сыновьях.

Павел и Мария Фёдоровна имели два собственных двора: у цесаревича это была Гатчина, расположенная в двадцати четырёх вёрстах от Царского Села, у великой княгини — Павловск, находившийся совсем рядом с Царским Селом.

Кроме того, Павел и его жена имели дворец на Каменном острове в Петербурге, и отведённые им апартаменты в Зимнем и Царскосельском дворцах. Августейшие дети не были обделены императрицей ни деньгами, ни подобающим их сану почётом.

В Павловске тихо шелестели шелка и бархат нарядов придворных дам и строго чернели сюртуки лейб-медиков Марии Фёдоровны, которая с 1777 года пребывала в состоянии перманентной беременности: за двадцать один год она родила десять детей — четырёх мальчиков и шесть девочек, и в связи с этим акушеры, гинекологи, педиатры, терапевты были в Павловске почти в таком же числе, что и камер-юнкеры и камергеры.

Гатчина же была маленьким военным лагерем. Ещё ребёнком Павел получил из рук матери звание генерал-адмирала Российского флота, и тогда же в Гатчине был расквартирован морской батальон, а вслед за тем на глади гатчинских прудов забелели паруса небольших кораблей и заплескались вёсла галер. Начались учебные плаванья и особенно милые сердцу цесаревича «морские» парады. Прошло ещё несколько лет, и Павел стал шефом Кирасирского полка — отборной тяжёлой кавалерии. Из-за этого в Гатчине появился эскадрон кирасир, а со временем в резиденции цесаревича разместилась целая армия, состоящая из шести батальонов пехоты, егерской роты, четырёх полков кавалерии — драгунского, гусарского, казачьего и жандармского, а также из двух рот артиллерии — пешей и конной.