Мёртвая зыбь

— Я могу ответить вам, мадам. Выгодно науке, людям для расширения их познания.

— Я внесу некоторые уточнения, Александр, — вмешался Валле. — Моя коллега не учла “парадокс времени” Эйнштейна. Звездонавты не станут стариками за время полета. Состарятся те, кто провожал их в звездный рейс.

— Я не хотел усложнять вопроса. Речь шла о целесообразности самих рейсов.

— Боже! — воскликнула парижанка, заглянув в изящную сумочку. — Я забыла включить магнитофон!

— А нам так надо поговорить, — сказал Валле. — К сожалению, на планетах солнечной системы жизни, тем более разумной, видимо, нет. Можно лишь подозревать, пока бездоказательно, что она была, быть может, когда-то на Марсе. И вы могли бы услышать мнение по этому поводу нашего видного ученого, планетолога, если бы Александр согласился сопровождать нас на встречу с ним ваших астрономов в институте имени Штернберга, временно прервав нашу беседу. Мы непростительно запоздали к вам, а увидеться с Карлом Саганом мне, да и вам, необходимо.

— Каким временем мы располагаем? — спросил Званцев.

Валле посмотрел на часы:

— Сорока минутами, а нам еще нужно добраться до обсерватории. А завтра утром я улетаю в Петрозаводск, а мадам — в Париж. И мы не обсудили еще самого главного.

— Жак! Где вы воспитывались? Это невежливо по отношению к нашему любезному хозяину! — запротестовала журналистка.

— Не беспокойтесь, мадам, — заверил Званцев. — Я с удовольствием встречусь вместе с вами с Карлом Саганом. Институт имени Штернберга недалеко отсюда, и я еще успею показать вам Москву с птичьего полета.

— Мадам удивляется, что у вас есть свой геликоптер, — с улыбкой сообщил переводчик. — Признается, что ужасная трусиха и ни за что не полетит.

— Успокойте мадам. Я отвезу их в институт имени Штейнберга в обычной машине, а по пути остановлюсь на площадке, откуда с большой высоты, видна Москва.

— Ваша рыцарская вежливость может сравниться лишь с вашей приветливостью, — мило улыбнулась парижанка.

Через 15 минут Званцев привез своих гостей и переводчика к площадке напротив возвышавшегося поодаль нового здания Университета, на территории которого в парке размещался астрономический институт имени Штернберга.

Званцев остановился напротив балюстрады площадки, где стояло еще несколько машин. И, выйдя с переводчиком, сидевшим рядом с ним, открыл заднюю дверцу машины, предлагая французам выйти.

— Мерси! — сказала парижанка, опираясь на его руку и выпрыгивая первой. — Как жаль, что вы отказались от своего геликоптера. Так хотелось ощутить себя в полете.

— Вы же не хотели этого, — с улыбкой напомнил Званцев.

— Ах, Боже мой! Я не подозревала, что вы сядете за штурвал. Кроме того, мало знать французский язык, как наш милый переводчик Николя. Надо еще понимать “женский язык”.

— Тогда я обещаю вам ощущение полета.

Подошел Валле.

— Ваш Университет смотрится отсюда отлично, — восхищенно сказал он. — Когда я приезжал на математический Конгресс, его еще не было.

— Как и астрономического института, куда мы сейчас проедем, — ответил Званцев.

— А где же полет? — тормошила переводчика француженка.

— Подойдемте к балюстраде, — предложил Званцев.

— Какая прелесть! — всплеснув ладонями, воскликнула она, первой подбежав к перилам. — Я лечу, лечу! — и она шутливо замахала руками, как крыльями.

— Вид на город превосходен, как на Париж с Эйфелевой башни, — заметил Валле. — Даже в Нью-Йорке со 102-го этажа Импайер-стейт-билдинга город выглядит скоплением прямоугольных столбов без претензий на красоту. Здесь ваши стремящиеся ввысь дома вокруг центральной части города подобны сторожевым башням старинного Кремля.

— Это великолепно! — восхищалась его спутница. — Но что это за железное сооружение справа над лесом?

— Лыжный трамплин, — объяснил переводчик. — Я по нему спускался. Зимой.

— И вы были летающим лыжником? Здесь все летает. Вы — чудесный малый, Николя!

— А теперь полетим к астрономам, — предложил Званцев.

— Вы все-таки вызвали свой геликоптер?

— Если мадам угодно так называть мою машину. Вскоре они входили в конференц-зал института имени Штернберга.

Званцев отлично помнил этот зал, где астрономы громили его гипотезу о тунгусском метеорите.

Он сидел тогда во втором ряду рядом с приятной девушкой, аспиранткой или научной сотрудницей, держащей в руках его книжку рассказов с крамольной гипотезой. Соседка подняла руку, попросив слова, а он подумал “Вот кто заступится за меня! Какая храбрая! Против всех авторитетов!” И горько разочаровался. Она встала с места и, стоя, упрекала его за научную необоснованность гипотезы. Раскрыв его книгу, она показывала ее аудитории. “— Рядом помещен рассказ “Марсианин”, который я с удовольствием прочла. Почему бы автору не писать такие рассказы, а не вторгаться в чуждую ему область?” Взволнованная, она села, и не зная Званцева в лицо, спросила его, как соседа: “— Разве это не так?”

— Не так, — твердо ответил Званцев. — Рассказ “Марсианин” не имеет никакого научного обоснования.

— Вы так думаете?

— Уверен, — сказал он, вставая, приглашенный на трибуну ответить своим оппонентам. Он никогда не видел, чтобы лицо человека покрывалось такой пунцовой краской, как у его милой соседки.

Но это было давно. Гипотеза его не забыта, аргументы же против нее со временем поблекли.

Теперь на трибуне стоял статный американец с мировым именем и, как планетолог, показал малую вероятность встретить жизнь на планетах Солнечной системы.

Дойдя до кольца астероидов, он однозначно определил их как обломки погибшей планеты и, по существу присоединился к поддержанному Нильсом Бором допущению, что планета могла быть разрушена взрывом океанов, вызванного термоядерной войной ее обитателей, хотя, может быть, он и не читал роман “Фаэты”.

— Подсчитано, — с горечью заканчивал он свое выступление, — что у нас на Земле ядерных боеголовок хватит 14 раз уничтожить все живое на планете. Но зачем 14, когда хватит и одного раза? — и, подняв сжатую в кулак руку, покинул трибуну.

Два видных американских ученых встретились в Москве в кабинете директора Государственного астрономического института имени Штернберга (ГАИШ).

Планетолог Карл Саган, был рад увидеть своего соотечественника Жака и обсудить с ним проблему неопознанных летающих объектах, считая, что ею необходимо заняться большой, серьезной науке.

И два американца, француз и немец, по происхождению, заговорили на английском языке.

Сопровождающие Жака Валле Званцев, корреспондентка “Фигаро” и переводчик (только с французского) тактично не заходили в кабинет, покинутый и самим директором, и не принимали участие в их оживленной беседе. Званцев был доволен высказанной в зале поддержкой знаменитым ученым его трактовки кольца астероидов. И когда ученые после беседы выходили из кабинета, он к Карлу Сагану по-немецки:

— Если вы, герр Саган, не забыли языка своих предков, то позвольте поднести вам, в знак согласия с вами, свой роман “Фаэты” на немецком языке, написанный под влиянием встречи с Нильсом Бором, — и он вручил американцу изданную в Германии книжку.

— О! Мистер Звантсев? Тунгусс метеоритка, — с трудом произнес тот по-русски. — О’кей! О’кей! Вери гуд? — и потряс Званцеву руку.

Американские ученые, довольные друг другом, распрощались.

— Боюсь, что нам уже пора в отель. Самолеты у вас улетают так рано, — вздохнула парижанка.

— Я доставлю вас в отель на своем “геликоптере”, — с улыбкой заверил Званцев.

— Тогда можно пройтись здесь по чудному парку. Вы еще немножко поспорите с Жаком. И луна всходит.

Они завернули за угол здания. Над деревьями возвышался белый купол обсерватории. В небе зажигались первые звезды. Может быть астрономы, только что слушавшие Сагана, уже припали к своим телескопам, чтобы искать в звездной бездне разумные миры, наблюдать их. Шли тесной группой, чтобы слышать перевод.

— Итак, — глядя на звезды, начал Валле, — Карл Саган подтвердил, что мало надежд на пришельцев с ближних планет. Лететь к нам из разумных миров нужно десятки, а то и сотни световых лет. Если бы за сотни лет наблюдений неопознанных летающих объектов были десятки, появление дальних космических разведчиков можно допустить. Но когда их миллион, и много фото “объектов в небе”, это ставит в тупик.