Ельцин

Стремительный взлет Дьяченко, ее семейные связи с президентом и частое отсутствие Ельцина на различных мероприятиях создавали впечатление, что Татьяна заполнила возникшую пустоту и теперь играет одну из главных ролей в российской политике. В рейтинге влиятельности политиков, ежемесячно публикуемом «Независимой газетой», имя Татьяны Борисовны было в числе первых 25 имен в сентябре 1996 года, а в июле 1997 года она вошла в первую десятку, где и оставалась до конца 1999 года. В июне, октябре и ноябре 1999 года она занимала в рейтинге третье место.

То, что роль Татьяны Дьяченко была весомой, не вызывает сомнений. Она не только занималась имиджем Ельцина, но принимала участие в деловых поездках, иногда выезжала по поручению отца в различные регионы, присутствовала на совещаниях, редактировала тексты выступлений и служила резервным каналом связи с президентом. В интервью со мной Татьяна сказала, что ее роль заключалась в том, что она «могла сказать папе какие-то неприятные вещи, чего другим людям было, понимаете, неудобно сказать. Тем более [она] лучше могла найти нужный момент… найти нужные слова». Но отношения между отцом и дочерью складывались таким образом, что она высказывала свое мнение только по тем вопросам, которые начал обсуждать с ней он сам, и по тем делам, которые были связаны с данными им поручениями. Татьяна не могла проявлять инициативу в кадровых вопросах и никогда не вмешивалась в вопросы, связанные с национальной безопасностью. Она не делала публичных заявлений и не общалась с журналистами. Не было у нее и стандартного чиновнического инструментария, а лишь единственный помощник в крохотном кабинете. Татьяна не имела права подписывать директивные документы и распоряжаться правительственными средствами [1464]. В отличие от Бориса Ельцина и старшей сестры Татьяна не обладала организаторскими способностями и не отличалась пунктуальностью, напоминая этим скорее свою мать [1465]. Дьяченко не была визирем, и по большому счету у нее не было собственных политических предпочтений, программы или стратегии, отличной от стратегии Ельцина.

Ненадежное здоровье президента неизбежно влияло на процесс принятия решений в других отношениях. Юрий Яров, вместо Илюшина отвечающий за ельцинский график, сокращал число и время встреч, так что теперь некоторые чиновники могли лишь обменяться с президентом взглядами, а другие и вовсе никогда не попадали на прием. В начале 1990-х годов Ельцин ежедневно принимал в своем кабинете до двадцати посетителей, а премьер-министр, первый вице-премьер или министр иностранных дел могли встречаться с ним каждый день. После 1996 года ежедневный доступ к президенту имели только руководитель администрации и пресс-секретарь (и Дьяченко). Количество тех, кто встречался с Ельциным еженедельно или раз в две недели, уменьшилось до полудюжины. Главный кремлевский спичрайтер Людмила Пихоя, которая во время первого президентского срока Ельцина виделась с ним ежедневно, а то и дважды в день (как правило, по собственной инициативе), теперь видела его лишь один-два раза в месяц и общалась с ним преимущественно по телефону [1466]. Пресса часто сообщала об отмене официальных кремлевских брифингов. В первом квартале 1998 года Ельцин отменил девять запланированных встреч с Черномырдиным, лишь один раз встретился в личном кабинете с министром иностранных дел, дважды — с министром внутренних дел, три раза — с директором ФСБ, четыре — с министром обороны и ни разу не пригласил к себе руководителя внешней разведки [1467]. Журналисты часто не сообщали о том, что многие встречи проходили в «Горках-9», Завидове, в том месте, где президент проводил отпуск, а если Ельцин был болен, то в санатории «Барвиха» или даже в больнице. Если организовать встречу не удавалось, личные беседы заменялись телефонными переговорами. От первых лиц государства Ельцин неукоснительно требовал еженедельного отчета в любой возможной форме [1468]. Чем ниже чиновник находился в правительственной иерархии, тем выше была вероятность того, что общение с Ельциным ограничится беседой по телефону. Те, кто хорошо его знал, относились к этому спокойно, но новых сотрудников, многие из которых ни разу не беседовали с президентом, это не устраивало. Выезды Ельцина за пределы Москвы также стали редкостью, и региональным руководителям стало сложнее, чем раньше, попадать к нему на прием, хотя некоторым все же удавалось обращаться к нему с просьбами отменить решения, принятые другими федеральными чиновниками. Внештатные советники, которые во время первого срока неравномерно контактировали с президентом, после 1996 года почти его не видели. Президентский совет хотя и не был распущен, но после февраля 1996 года не собрался ни на одно заседание.

Упомянутая «фундаментальная реформа» государства обсуждалась, но так и не была реализована. Помощники президента Михаил Краснов и Георгий Сатаров убедили Ельцина внести обещание заняться ею в послании к парламенту в марте 1997 года. Хотя они предпочли бы, чтобы программа касалась вопросов приоритета закона и судебной власти, президент сузил сферу работы до одной лишь исполнительной власти. К августу 1997 года Краснов подготовил три проекта концептуального документа, а к марту 1998-го — двенадцать. Основное направление состояло в том, чтобы упростить бюрократический конгломерат, сделать его более прозрачным и создать государственную гражданскую службу по западному образцу. Ельцин отнесся к проекту с пониманием, но оказался не готов вкладывать в него усилия. Юмашев также не рассматривал его как приоритетную задачу. Летом 1998 года, когда накопилась масса экономических и политических проблем (см. главу 16), проект был тихо похоронен, а Краснов подал в отставку [1469].

Увольнения Лебедя, Рюрикова и министра обороны Родионова показали, что Ельцин сохранил способность пускать в расход любого чиновника, имевшего неосторожность его спровоцировать. Во время второго срока кадровая чехарда не исчезла, а лишь усилилась. Вице-премьеры находились на своих постах в среднем по 8 месяцев вместо прежних 16; срок работы других министров правительства сократился с 23 до 15 месяцев. Если в 1991–1996 годах Ельцин часто использовал неформальные механизмы координации, то после 1996 года о некоторых из них пришлось забыть. Теннисные матчи, походы в баню и другие подобные мероприятия превратились в приятное воспоминание, и вместе с ними остались в прошлом и скрепляемые ими неформальные товарищеские отношения. Президентский клуб прекратил свое существование; в 1997 году здания на Воробьевых горах стали использоваться для приемов и конференций. Перестали появляться в Москве и верные свердловчане. Те, кого Ельцин ценил выше других, уже выполнили свою задачу и ушли, а он не хотел, чтобы его имя связывали с региональным братством [1470]. Он, как всегда, испытывал неприязнь к коллегиальным процедурам, которые ограничивали его полномочия. Министр внутренних дел Куликов дважды предлагал ему создать новый Государственный совет, наделенный «полномочиями Политбюро», — отчасти для того, чтобы скомпенсировать физическую немощь президента. Куликов пишет, что не раз говорил Ельцину: «Одна голова хорошо, а десять — лучше!» Президент выказал его идее благосклонность, но, когда Куликов прислал ему подробное описание проекта, ничего ему не ответил [1471].

Хотя Ельцин не возражал против ограниченного оздоровления, проводимого Чубайсом, что-то заставляло его противиться излишне системному, беспристрастному подходу к управлению Россией. Сергей Кириенко, который был первым заместителем министра, а затем министром топлива и энергетики, пока весной 1998 года не стал премьер-министром, хорошо запомнил загородные поездки с президентом: