Душеспасительная беседа

Сейчас Ольга Григорьевна находилась в очередной курортной поездке, так что бдительного, недреманного ока супруги можно было не опасаться.

Домой из министерства Георгий Николаевич вернулся к шести часам вечера. Дверь ему открыла Раиса Александровна, дальняя родственница Ольги Григорьевны, мышиной тихости старушонка и одетая к тому же во все серое, мышиное.

— Ольга Григорьевна не звонила? — спросил ее Георгий Николаевич.

— Не звонила! — ответила Раиса Александровна испуганно, словно это она была виновата в том, что Аленка не звонила из своего Кисловодска, и стремительно ушмыгнула на кухню. Она побаивалась Георгия Николаевича и не любила его.

Георгий Николаевич принял ванну и в купальном махровом халате прошел к себе. Лег на диван, закинув руки за голову, — стал думать о встрече с Солонцевой. Всего лишь несколько часов тому назад в его кабинет вошла эта женщина, о существовании которой на белом свете он и понятия не имел, а сейчас она не выходит у него из головы. Почему? Что в ней есть такое?! Особенная чувственная изюминка, что ли? Возможно, но надо проверить! В том, что такая «проверка» произойдет именно сегодня вечером, Георгий Николаевич не сомневался.

Пришло время отправляться на свидание с Верой Павловной. Георгий Николаевич поднялся, сбросил халат, надел чистую сорочку, повязал любимый красный с темно-серыми полосками широкий галстук и, стоя перед зеркалом, стал жесткой щеткой приглаживать свою все еще густую сивую шевелюру.

Вошел Боб — узколицый, бледный, ни в мать, ни в отца, изящный юнец в расклешенных брюках и пушистом спортивном свитере. Он посмотрел на отца оценивающим, критическим взглядом, небрежно бросил:

— Ставлю десять против одного, что ты идешь еа свидание, папахен!

— Полегче на поворотах, — сквозь зубы сказал Георгий Николаевич, продолжая орудовать щеткой.

— Вот возьму и настучу матери, когда она приедет, чем ты занимался без нее!

— Я тебе так настучу — до новых веников не забудешь!

Боб не огрызнулся, как обычно («Поджал хвост, как шакал!» — подумал Георгий Николаевич), а постоял молча — руки в карманах, — потом сказал:

— Галстучек смени. Этот пора уже мне подарить!

— Брысь отсюда!

Боб сделал гримасу обиды и удалился.

Последний взгляд на себя в зеркало: как будто все в порядке, можно ехать. В прихожей Георгий Николаевич сказал метнувшейся ему навстречу из кухни Раисе Александровне:

— Ужинать не ждите. Еду на банкет к товарищу, у него сегодня пятидесятилетие.

— Бог в помощь! — льстиво, но некстати пролепетала старуха.

Георгий Николаевич усмехнулся и вышел на лестницу.

В отдаленном от центра ресторане знакомый официант усадил Георгия Николаевича и Веру Павловну за двухместный столик в укромном уголке зала, быстро принес графинчик с коньяком и холодного белого сухого вина «для дамы», поставил на стол заказанную еду и исчез, как он объявил, «до горяченького».

Вера Павловна в строгом черном костюме с белой кружевной блузкой — к ее золотистым волосам он очень шел — казалась Георгию Николаевичу еще милее и соблазнительнее, чем днем.

Сначала поговорили о комбинате, о работе Веры Павловны там, причем Георгию Николаевичу попутно удалось узнать, что она не замужем. Затем последовал монолог Георгия Николаевича о его неудачной семейной жизни, об отсутствии духовного контакта с женой, о космическом холоде одиночества, в который погружена его бедная мужская душа.

Вера Павловна глядела на Георгия Николаевича с явным сочувствием и даже несколько раз назвала его «бедненьким». Пора было переходить к прямой атаке и сказать ей о том, какое впечатление произвела она на него. Георгий Николаевич положил свою большую руку на ее маленькую ручку и, глядя на Веру Павловну, как тогда, днем, в кабинете, пристально и в упор сказал:

— Помните, у Толстого, когда Андрей Болконский увидел на балу Наташу Ростову, «вино ее прелести бросилось ему в голову». Кажется, так сказано у графа? Когда вы вошли ко мне в кабинет, я почувствовал примерно то же самое.

По наблюдениям Георгия Николаевича, фраза эта на женщин, с которыми он встречался, всегда действовала безотказно, и он ожидал, что и тут она сделает свое дело, но, к его большому удивлению, Вера Павловна осталась равнодушной к вину прелести Наташи Ростовой, которое бросилось в голову князю Болконскому. Напротив, в глубине ее глаз заиграла усмешка, и чтобы скрыть ее, она на какое-то мгновение опустила голову, а когда подняла снова, глаза ее выражали не то досаду, не то сожаление… Георгий Николаевич заметил это и даже подумал: «Э, да ты, видать, тонкая штучка», — но менять пластинку было уже нельзя, и она продолжала свое кружение.

Георгий Николаевич понимал, что говорит не то и не так, но остановиться не мог и все молол да молол свое явное «не то».

Выручила его сама Вера Павловна. Она освободила руку и, глядя на Георгия Николаевича так же пристально и в упор, сказала без тени смущения, очень серьезно и очень просто:

— Георгий Николаевич, милый, не надо об этом. Я чувствую, что я сама во всем виновата. Я дала вам повод думать обо мне… не хочу говорить — плохо, а… неверно, что ли. Я действительно мечтала с вами познакомиться… может быть, даже стать вашим другом. Ваша книга сыграла в моей жизни очень большую роль. Если бы не она, я, возможно, ушла бы из института и, наверное, испортила бы себе жизнь. Я вам так благодарна за то, что вы помогли мне найти свое призвание, свое место под солнцем. Не обижайтесь на меня, Георгий Николаевич, но ведь мы с вами металлурги, а металлургия не терпит никаких иллюзий!..

Она отхлебнула вина из бокала, отставила его в сторону. Георгий Николаевич молчал, обескураженный, даже несколько подавленный этим признанием. Потом взял себя в руки и сказал:

— Вы правы, Вера Павловна, надо жить без иллюзий. Давайте говорить о чем-нибудь другом.

Разговор, однако, не вязался. Они сидели и молчали, слушали оркестр, смотрели на танцующих. Когда музыка смолкла, Вера Павловна воспользовалась паузой и сказала:

— Георгий Николаевич, я хочу домой, да и вам тоже, наверное, рано надо вставать.

— Ваша воля закон для меня! — галантно сказал Георгий Николаевич и окликнул мелькнувшего мимо официанта.

Удалось быстро найти такси. Георгий Николаевич сел рядом с водителем, Вера Павловна поместилась на заднем сиденье. И опять всю дорогу они молчали.

У гостиничного подъезда Георгий Николаевич, выйдя из машины, величественный и уже замкнутый на все замки, прощаясь с Верой Павловной, — она показалась ему в эту минуту очень робкой, даже словно бы и ростом пониже, — сказал:

— Самое лучшее для нас обоих будет, Вера Павловна, забыть эту в общем-то нелепую встречу. Давайте считать, что ее как бы не было.

Он первый протянул ей руку, и она пожала ее с растерянной, виноватой улыбкой. Ему почудилось, что она хочет при этом сказать ему нечто очень важное и значительное, но она ничего не сказала. Георгий Николаевич повернулся и пошел к машине.

Всю дорогу, до самого дома, Георгий Николаевич думал об этой встрече, которую он предложил считать как бы небывшей. Думал он об этом с раздражением и с досадой и на Веру Павловну, и, в особенности, на самого себя. Так промахнуться! Такой афронт получить! В чем же дело? Слишком поторопился со своими излияниями? Надо было действовать потоньше, не так прямолинейно? Возможно, что и так! Теперь эта дамочка раскудахтается на весь свой комбинат о том, что он влюбился в нее «с первого взгляда» и что она сделала ему «от ворот поворот». Красиво он будет выглядеть, нечего сказать! Фу, как нехорошо все получилось!

Мелкая эта мыслишка не давала ему покоя и ночью, и даже днем, когда он сидел в своем кабинете и работал. Он вызвал секретаршу и попросил ее сходить в тот отдел, где двигались дела инженера Солонцевой, и сказать, чтобы она зашла к нему. Мария Сергеевна сходила и, вернувшись, сообщила, что инженер Солонцева уже была в отделе утром и больше не придет — уезжает сегодня днем к себе в Кременск.