«И весною взойду...» (ЛП)

Жменькі жвіру пірунамі

Б’юць у дамавіны дах.

Пачала расці між намі

І табою розніца ў гадах.

Горка нам — былым тваім суседзям

І сябрам тваім усім.

Ці пазнаеш, як прыедзем

Да цябе праз многа зім?

У жалобных соснах бачым,

Ручаёк, другі прабег, —

Гэта пацямнеў і плача

Твой апошні снег.

Микола Малявко написал эти строки и вплел их в венок памяти нашего друга после прощания с ним. Я не ожидал, что он, собираясь со мной к Ана­толю пасмурным ноябрьским днем, как раз на Дзяды, прихватит страничку из школьной тетради (словно знал его привычку доверять свои мысли и строки школьной тетрадке), воспроизведя на ней строки своего давнего посвящения, чтобы передать мне: «А вдруг пригодится!»

Не ошибся, еще как пригодилось! Там, на кладбище, я мысленно их прочитал. Может, он не заметил, а мне сразу бросилось в глаза, как легкое облачко упало, казалось бы, на беззаботные лица моей дочки Насти и зятя Вячеслава, когда этот рукописный листок побывал в их руках. В тот день они захотели присоединиться к нашей поездке на Восточное кладбище, на могилу поэта, о котором услышали впервые.

Прикупив в магазинчике довольно симпатичный букет искусственных цветов, мало отличающийся от живых, которыми заранее запасся Микола, опередив моих семейников, медленно ступаем, словно сквозь гранитный лес, присматриваясь к могильным плитам и памятникам, встречаем знакомые нам имена тех, кто также здесь нашел свой последний покой: Пимен Панченко, Кастусь Кириенко, Владимир Короткевич, Евгения Янищиц, Анатоль Гречаников, Алесь Бачило, Евдокия Лось.

К могиле Анатоля Сербантовича асфальтированная дорожка, изрядно выбитая, привела нас совсем неожиданно. Думали, что увидим ее еще изда­ли по знакомым мне деревянным статуям и цепям, — такую могилу видели еще совсем недавно, тут — ни статуй, ни цепей. Может, такое необычное «украшение» на краю дорожки рядом с добротными памятниками кого-то отпугивало или смущало, и поэтому соответствующие службы решили убрать их? А может, они от неумолимого времени утратили прежний вид, подгнили, а цепи изъела ржавчина, все стало действительно неприглядным? А может, кто из родных распорядился — жена Валентина, сестры?..

Открытая со всех сторон, какой-то беззащитно-скромной, даже сирот­ливой показалась нам могила Анатоля в тот момент. Нет, нет! Не забытой и заброшенной, заросшей густой травой. Чувствовалось, что кто-то время от времени ухаживает за ней, даже побывал незадолго до нашего прихода: около плиты с портретом Анатоля стоят лампадки с запасом свечей, вот и коробок спичек среди них. Кто-то продумал все до мелочей. Еще не успели утратить своей привлекательности искусственные цветы. Зелеными свечками тянутся вверх посаженные кем-то туйки. Дай Бог им выжить, и тогда они подарят поэту ласку земной жизни и голос раннего жаворонка. Но. Чувство вины затрепетало в груди, застучало, словно молоточком, в висках: «Прости, Анатоль, за такую забывчивость, за долгий путь к твоей печали, покинув тебя наедине с ней, в этой сосново-хвойной тишине».

Над нами, в кронах сосен чувствуется дыхание ветра, таинственно шумят мохнатые ветки, словно делятся с небесами говорливой радостью высоты, а внизу, на земле, все окутала трепетная тишина, даже слышно, как сильно стучит сердце.

Мы молча кладем цветы на серый камень, вчитываясь в слова, выбитые на нем: «Не думайце з трывогаю пра вечнасць.» Их Анатоль написал еще при жизни, когда об этой вечности в его мыслях-намерениях даже намека не было. А случилось же, случилось.

Заметив россыпь желто-красных березовых листьев, что, как мотыльки, припали к влажной плите, оглядываюсь вокруг, ищу глазами березы. Уди­вительно: только две или три замечаю вдали от этого уголка, среди зелено­хохластых высоких сосен-старожилов, которые взяли под надежную охрану покой этого почетного столичного кладбища. Порывистый ветер, который осмеливается нарушать их покой, своевольно срывает эти листья с позоло­ченных осенних веток, чтобы занести сюда, словно знает, что Анатоль очень любил березы и во многих стихотворениях не прятал своей влюбленности в них. Березы были для него «як сімвал нашай чысціні», он сравнивал их с девчатами из балета, с градусниками леса и свечами.

Мы вернулись с Миколой Малявкой на остановку, а в головах у нас снова ожили строки, которые когда-то приводили в восторг не просто глубиной поэтического вдохновения, но и серьезным философским содержанием. Оно очаровывает, его хочется повторять и повторять, как песню.

Чаму у нас паэтаў — як бяроз,

Чаму у нас бяроз — нібы паэтаў,

І цёпла сэрцу ў студзеньскі мароз,

І нават самай цёмнай ноччу светла.

І вецер мне шапнуў тады:

«Бяроз У нас так многа ў вёсках і на полі

Таму, што імі асвятлялі лёс

І цёмную цяжкую долю».

А лес трывожнай бронзай празвінеў:

«Таму так многа ў нас было паэтаў,

Каб за ўсіх, хто гаварыць не ўмеў,

Яны пра край наш расказалі свету».

Таму у нас паэтаў — як бяроз,

Таму у нас бяроз — нібы паэтаў,

І цёпла сэрцу ў студзеньскі мароз,

І нават самай цёмнай ноччу светла.

Только до боли жаль, что никто и ничто в этой жизни не может защи­титься, спастись от неизбежности судьбы: у берез прежде времени забирают красоту и жизнь безжалостные пилы и топоры, а у поэтов — неумолимая косилка-смерть и сырая земля. Своя земля, с детства родная, словно домаш­ний порог, но все равно сырая.

Но будем благодарны судьбе: людям остаются память и песни. Как и о тебе, Анатоль, как и твоя щемяще-проникновенная песня.

«Гэта песня плыве над зямлёй, // Праплывае праз зімы і леты. // Гэта песня, якая табой // На прадвесні была недапета». Чтобы ты знал и услышал, чтобы сказать тебе эти слова, наш друг Федор Черня также мартовским утром ушел вслед за тобой через тринадцать лет (какое совпадение, какой поворот судьбы!), не сказав нам своего последнего «Прощайте!». Встретились ли там? С ответом, Толя, не спеши.

Не хотелось верить в случайность твоих выстраданных слов, да, вероят­но, была твоя правда, когда ты пророчески сказал: «Тых, з кім дзеліцца неба сакрэтам, // Маладым забірае зямля».

И еще в одном хочу согласиться с тобой, с твоим предвиденьем: «Фіміям курыць цяпер не ў модзе. // Можа, можа потым праз гады // Хтосьці назаве нас у народзе // Як паэтаў шчасця і бяды». Это все же — о себе самом, о тебе!..

«И весною взойду...»

Когда работал над этой повестью, закрадывалась в подсознание мысль: помнят ли земляки своего знаменитого поэта, что сделали они, чтобы увекове­чить его имя? Может, подсказать им, напомнить, какого мастера поэзии родила их земля, настоящего творца, которым можно гордиться. Тем более — накануне юбилея: 13 мая 2016 года Анатолю Сербантовичу исполнилось бы 75!

Своими мыслями я поделился с Казимиром Камейшей и Миколой Малявко. «А почему бы и не попытаться? — поддержали они мои намере­ния. — Разве Анатоль не достоин того, чтобы его знали и помнили, хотя бы на родине». Зашел к первому секретарю Союза писателей Беларуси Геннадию Пашкову, который хорошо знал Анатоля, рассказал о своих мыслях, надеясь заручиться его поддержкой.

— Я согласен с вами, предложение дельное, и его стоит обсудить на бли­жайшем заседании секретариата. Оформите свою идею в письменном виде. Кто-кто, а Толя достоин чести быть увековеченным в памяти своих земляков. Надо поинтересоваться мнением и Владимира Дуктова, председателя област­ной Могилевской организации.

Но ни нам, ни Пашкову не пришлось беспокоить руководство областной писательской организации. Василь Макаревич, развернув как-то очередной номер газеты «Літаратура і мастацтва», увидел новую подборку стихов, а в ней — стихотворение «Вуліца Анатоля Сербантовіча». Не веря своим глазам, начал читать. Словно заново листал страницы Толиной биографии и возвра­щался в нашу молодость, в ту пору, когда даже во сне слагались стихи.