Воспоминания еврея-партизана

Управление партизанскими группами было централизовано, группы имели связных. Партизаны избегали движения по трактам, и в лесах возникли свои тропы и дорожки. Установилась своя санная дорога в лесу.

Страх перед зимой и белым снегом исчез. Была создана партизанская зона. Легче стало также со снабжением. Крестьяне прекратили поставки хлеба и продуктов для немцев, и партизаны начали проводить свои хозяйственные мероприятия в деревнях. Построили обширные благоустроенные удобные для жилья землянки с полами и печами.

Немцы не появлялись в нашей зоне. Они не появлялись и в деревнях. Были ликвидированы полицейские участки в окружности, где мы были хозяевами. До сих пор мне непонятно, почему немцы не нападали на нас и даже не пытались ограничить нашу власть над деревнями. Возможны всякие объяснения, например такое: в связи с поражениями, понесенными немцами на Сталинградском фронте, гарнизоны, состоявшие в основном из гестаповцев, дрожащих за свою жизнь, заперлись и избегали активных боев с партизанами в лесах. Награбив много ценностей во время своих акций против евреев, они хотели сохранить себя и награбленное добро, чтобы воспользоваться им после войны. Может быть, гестаповцы, опасаясь быть направленными на фронт за неумелые действия против партизан, скрывали перед высшей инстанцией факты активизации партизанского движения. Возможно, немцы решили сначала сконцентрировать свои силы на фронте, чтобы там добиться победы, а затем уже взяться за партизан. Как бы то ни было, партизаны имели возможность свободно существовать в лесах и продолжать свою деятельность.

Глава 9

В Озерской землянке

Первого января 1943 года мы поселились в землянке, построенной на возвышенном месте, по обеим сторонам которого длинными верстами тянулись трясины. С большой осторожностью ступали мы по ним. Несмотря на большие холода, здесь были топи, которые не промерзли, и можно было утонуть.

Землянка была занесена снегом. Над ней темнели редко разбросанные деревья и торчала антенна, опутанная проволокой. В этом диком месте радио было единственной связью с миром. Мы слушали вести с фронта, музыкальные концерты. Этим создавалась иллюзия, что ты член цивилизованного мира, а не живешь в доисторическую эпоху — как предки в пещерах.

Нас было уже не двенадцать, а сорок еврейских партизан. В результате наших беспрерывных нападений на полицаев мы добыли столько оружия, что смогли увеличить нашу группу и превратить ее в активную партизанскую силу. В связи с назначением Мисюры в штаб командиром нашего отряда был назначен Эфраим Бакальчук. В январе нашей группой под командованием Эфраима были осуществлены нападения на земскую больницу в Вичевке, на немецкие фермы в селах Золотое и Воробино, на немецко-венгерский гарнизон в Хиночах. Все операции прошли успешно, без потерь. На ферме в Золотом мы захватили 150 коров, 20 лошадей и много мешков с хлебом. Коров мы раздали другим партизанским группам, невооруженным евреям, а также крестьянам, симпатизировавшим и помогавшим партизанам. Захваченными трофеями мы обеспечили себе питание на всю зиму.

Воробинское поместье принадлежало богатому польскому помещику графу Платеру. Оно представляло собой целый комплекс предприятий. Этим поместьем управляли польские служащие под наблюдением немцев. Продукция отправлялась в Германию. Там производились и отличные ликеры, и водка; сарненский гебитскомиссар отправлял их в Берлин для нацистских заправил.

Нападение на это поместье наши партизаны совершили ночью. Гарнизон состоял из венгров, которые сразу же сложили оружие. Мы погрузили на помещичьи подводы ящики с маслом, мешки с сахаром, бочки со спиртом и другое добро. В этой операции активно участвовал доктор Эрлих, первым ворвавшийся в поместье с группой партизан, разоружившей охрану у главных ворот.

Большие убытки понесли немцы в Хиночах. Там мы подожгли здания станции, зерновые склады и много стогов сена.

Вокруг землянки в Озерском лесу были сложены мешки с зерном, сахаром, бочки с водкой, стояли на привязи коровы и лошади в полной упряжке. Лошади ржали, коровы мычали, точно у нас был фольварк богатых помещиков. Теперь и у невооруженных евреев было достаточно продуктов для питания и обмена у крестьян на одежду. Мы помогали продуктами цыганам, находившимся в Озерском лесу. Они бежали от немцев, которые их истребляли наравне с евреями.

Из Вичевской больницы привезли свыше двадцати ящиков с медикаментами. Доктор Эрлих остался в нашей группе. Он наряду с больными и ранеными партизанами лечил и крестьян. Я уже упомянул о боевом пыле доктора Эрлиха. Он участвовал в каждой нашей операции. Я ему говорил, что так поступать не следует, так как он — единственный врач и в случае гибели в бою некем его заменить. На это он мне ответил, что он — фаталист, верит в судьбу и то, что должно случиться, неизбежно случится, если он даже останется в землянке.

Радиосообщения я принимал и записывал по ночам в землянке — рядом с тяжелораненым Бобровым. Землянка наша была в заброшенном диком месте, подобном Горам Тьмы, о которых говорится в сказках о дьяволах и злых духах. Припоминаю я ночь, когда через окошечко землянки я увидел огни на болотах, они приближались к нам. Вначале я думал, что это немцы или полицаи. Но Бобров успокоил меня, сказав, что это волки, учуявшие запах забитых волов, развешанных на деревьях. Когда рассвело, я вышел из землянки. Вокруг землянки и на болотах были видны волчьи следы. Интересно, что волки ничего не тронули.

Состояние здоровья Боброва ухудшалось с каждыми днем, и он скончался. Он был одним из наших самых смелых партизан и лучшим стрелком в нашей группе. В последние дни ему захотелось поиграть на скрипке. Мы достали скрипку, и по вечерам он играл на ней трагические мотивы, словно предчувствуя, что это его последние дни.

Вблизи землянки вырыли мы глубокую могилу и похоронили его. Брат Боброва — Матус, которого сейчас уже также нет в живых, прочитал поминальную молитву — кадиш. У могилы мы все поклялись бороться против гитлеровцев и местных фашистов и дали слово позаботиться о его девятилетнем сыне Натане. Как только установилась связь с центром, мы на самолете переправили его в Москву, где он находится и сейчас.

За несколько дней до смерти Боброва к нам в отряд прибыли медицинские сестры Тамара Гройбарт и Матильда Хаина. Тамара была женой погибшего во Львове учителя школы имени Борохова [27] в Пинске. Тамара и Матильда находились в столинском гетто, их вместе со всеми евреями вывели на площадь, чтобы угнать за город на расстрел. Гебитскомиссар вызвал из рядов Тамару и Матильду, как медицинских сестер, в которых нуждалась больница. Матильда была незаменимая операционная сестра, немецкий врач добивался ее возвращения. Матильда была родом из Пултуска (Польша) и во время войны вместе с родителями оказалась в Столине. Она не хотела покидать своих родителей на соборной площади. Но родители велели ей уйти, чтобы остался в живых хоть кто-нибудь из их семьи. Тамара и Матильда продолжали работать в больнице, но чувствовали, что раньше или позже их убьют. Они договорились с крестьянином из Бутовских хуторов, приехавшим в больницу за своей дочерью, и он увез их к себе домой. В его доме медсестры находились только ночью. Днем же, несмотря на сильные морозы и снег, они находились в лесу. Случайно мимо проезжал Эфраим Бакальчук, увидел их и привел в нашу землянку.

Наша землянка в Озерском лесу была центром притяжения для всех партизан из ближайших лесов. У нас был радиоприемник, мы раздобыли две пишущие машинки, одну с русским шрифтом, другую — с польским. Мы уже тогда выпускали воззвания и бюллетени. У нас имелась аптека и медицинский персонал. Хотя штаб размещался в Сварыцевичском лесу, мы были центральным пунктом, и наша группа была наиболее активной и инициативной в боевых действиях.

Штаб находился под непосредственным влиянием Корчева. Он диктовал, и его слово было законом. Он был необычайно самолюбив и настолько нервозен, что мог застрелить ослушавшегося, даже если это был его старый друг. Поэтому невозможно было спорить с ним. Корчев — украинец, из Сум, побывал в немецком плену и бежал оттуда. Он никогда ни с кем не говорил о своей жизни в плену. Как коммунисту, ему было неприятно, что люди знают об этом. Возможно, именно поэтому он стремился показать перед Москвой свою активность в партизанских лесах. Для нас, евреев, он был особенно тяжелым человеком, потому что и он не был свободен от антиеврейских настроений.