Апостол Павел

Стефан считался одним из таких пророков. Этот эллинизированный иудей произносил вдохновенные слова и имел взор ясновидца [236]. Когда началось то, что можно назвать «делом Стефана», он стал заметен в обществе благодаря творимым чудесам и знамениям [237]: в Иерусалиме его считали в то время боговдохновенным человеком.

Между тем среди иудеев самой эллинизированной диаспоры, какая только может быть, росла враждебность. Противники Стефана были выходцами из Кириены и Александрии, Рима, Малой Азии или, как Павел, из Киликии [238], то есть из областей, где иудеи были наиболее защищены законодательством Последней Империи, из мест, где они процветали при римском порядке [239]. Вмешательство римских иудеев-вольноотпущенников знаменательно религиозным и политическим спором, который больше заострил внимание на римском порядке, чем на религиозной правоверности, хотя «Деяния» мало что говорят об этом: на самом деле оппонентами Стефана были иудеи наиболее романизированные, как Филон и Иосиф, которые считали пророков подстрекателями, а их проповеди — пагубными происками [240]. С трудом удавалось пророчествовать Симону (не Петру), Ахиаву, Атронгу и особенно Иуде из Гамалы, преследуемому зелотами за его деятельность; при правлении Понтия Пилата один самаритянин собрал толпу, чествовавшую Моисея Освободителя. Настроения легко улавливались: несколько раз арестовывали Петра и других апостолов, несмотря на то, что их ни в чем не могли обвинить [241].

В этом беспокойном городе обращенные, которых называли эллинистами, выглядели бунтовщиками даже в глазах христианского общества. Они спорили с «иудеями» и представляли весьма синкретичное, нонкон-формистское движение палестинского иудаизма [242]. У них была независимая организация, руководимая коллегией Семи, как это часто встречалось в иудейских ассоциациях. Апостолы пытались объединить их общества под руководством Семи членов-диаконов для сохранения целостности их обществ [243]. По сути дела, эллинисты были прислуживающими за столами во время Святого причастия, но едва только избранные, они начинали вести независимую линию. Это они больше всего наделали шума в Иерусалиме; разве Иосиф не считал группу Иисуса сектой эллинистов? [244]

Однако Стефан был обвинен не как зачинщик беспорядков, а как изменник: только такое преступление, и, кстати, единственное из преступлений (государственная измена), могло оправдать подобный приговор — предание смерти побиением камнями. Вряд ли Синедрион, перед которым предстал диакон, выдвинул обвинение по правилам и вынес приговор по форме. Рассказ «Деяний» дает скорее картину озверевшей толпы, которая прервала слушание и тотчас же учинила самосуд. Вопрос о правоспособности Синедриона применить в данном случае смертную казнь не затрагивается здесь, потому что римляне взяли за правило закрывать глаза на такие поспешные действия, весьма обычные в случаях посягательств на святость Храма [245].

Итак, Стефан надругался над Храмом. Это вызвало обвинение в измене, которую иудеи определили, как нарушение Закона Моисеева. Автор «Деяний» с восхищением передает прекрасную речь Стефана, единственную в своем роде, которая провозглашает полностью антиобрядовое служение [246]: он сравнивает жертвенники животных с культом золотого Тельца, а устройство Храма называет «делом рук челс?веческих», которое обожествляют! Это была крайняя позиция некоторых иудеев диаспоры, оторванных от Иерусалима, и иногда находившихся под воздействием отголосков греческого платонизма, в котором вся материальная реальность являлась только отражением духовного мира. С этой точки зрения, Бог может пребывать только на небесах; связь с божественным может осуществляться только в духе и только посредством молитвы; жертвоприношение — это лишь символический акт. Если эллинизированные иудеи, такие как Филон Александрийский, разделяли этот взгляд, они получали неодобрение внутри христианского общества. Но до поры до времени ничего не менялось: апостолы продолжали принимать участие в богослужениях в Храме [247].

Фарисеи, которые содействовали сохранению ритуальных правил [248], не могли одобрить это учение Секта нашла обвинителей и свидетелей против Стефана и благодаря определенному влиянию смогла «возмутить народ» [249]. Но даже после своего обращения Савл не принял полностью точку зрения Стефана: до конца дней он восхвалял богомолье в Иерусалиме и выполнял роль посредника между Храмом и диаспорой, придерживаясь самых ортодоксальных ритуалов, как истинный «иудей среди иудеев» [250]. Савл одобрил приговор и присутствовал при его исполнении, хотя не принимал в нем никакого участия. Возможно, из-за того, что он не достиг определенного возраста: в «Деяниях» Павел изображен стерегущим одежды других, участвовавших в побиении камнями. Это наводит на мысль: этот человек действительно был молод (именно такой термин употреблен в «Деяниях» [251]) и ходил по пятам за своими учителями, считаясь еще подчиненным.

Савл и Стефан, будучи молодыми людьми, принадлежали к совершенно противоположным, если не сказать противоборствующим, движениям эллинизированной диаспоры, обитающей в тот момент в Иерусалиме. Синагоги вступили в спор со Стефаном [252], слова которого могли вызвать настоящее личное потрясение у людей, подобных Савлу, которые видели в Храме — сердце Избранного народа и яркий символ его независимости. Фарисейское воспитание Савла, привязанность к прародительским традициям, преданность Риму — все способствовало его выбору.

Случай Стефана стал делом Стефана… Как очень точно отмечает автор «Деяний», рефлекс коллективного страха, сработав в частном, конкретном случае, вызвал процесс отторжения, жертвами которого стали эллинисты [253]. В этот смутный и тревожный период можно было ожидать возникновения революционных упований.

Это же послужило предлогом для ряда судебных разбирательств против тех, чьи поведение и слова могли показаться подозрительными. Каждый принялся наблюдать за своим соседом и изобличать подстрекателей к беспорядкам. В древнем городе не могло быть и речи о систематических преследованиях: иудейское право, как и всякое другое древнее право, располагало только судебной процедурой по личному доносу. Как в религиозных, так и в гражданских слушаниях было необходимо непосредственное выступление доносчика с жалобой, чтобы частные лица понимали, за что их судят.

Савл был одним из таких доносчиков. Его краткие и четкие личные показания не имеют ничего общего с тем длинным рассказом о его «преследованиях», который дает книга «Деяний» [254]. Он действовал всегда «в рамках Закона» и вел расправу «до конца»; но он не вступал в конфликты в Иудее, где местные Церкви не знали его, как доносчика, а только между Антиохией, Тарсом и Дамаском, либо по случаю возвращения в семью, либо путешествуя в направлении к огромному оазису в сирийской пустыне, который был как важным торговым центром, так и центром текстильного ремесла [255]. Неизвестно, обдуманно или случайно он оказался в районе от Самарии и финикийских портов до Антиохии [256], где скрывались или снова начали проповедовать сторонники Стефана.