Доктор Булгаков

Нарастающее напряжение передает и тон киевских газет той зимы и весны. «Асептические пакеты для раненых», «Противооспенные прививки», «Помогите слепым труженикам, покупайте их изделия», «Вздувание цен на уголь», «Б ожидании холеры», «Медички и война», «Врачи и сестры 14 передвижного эпидемического отделения сообщают, что все здоровы», «Сифилис: как от него уберечься», «Учреждается резерв врачей с хирургической подготовкой» — вот заголовки некоторых публикаций.

Наверное, сразу же после рождественских дней, когда семья Булгаковых, вместе с мамой и Иваном Павловичем, по сути, последний раз все вместе, собралась у елочных огней в родном гнезде, на Андреевском спуске, Михаил Афанасьевич начинает готовиться к экзаменам на звание лекаря. Третьего января 1916 г. он получает зачетное свидетельство об окончании курса медицинского факультета. В нем перечисляются оценки, полученные им на полукурсовых испытаниях и в течение последующих шести семестров: «по физике — пять, по неорганической химии — три, по минералогии — три, по зоологии с сравнительной анатомией — три, по ботанике — три, по анатомии — три, по гистологии с эмбриологией — три, по медицинской химии — три, по органической химии — три, по фармации с фармакогнозией — три, по богословию — пять, по общей патологии — пять, по фармакологии с рецептурой — три, по хирургической патологии и терапии — пять, по частной патологии и терапии — пять, по врачебной диагностике — пять, по патологической анатомии — четыре, по десмургии — пять, по оперативной хирургии с топографической анатомией — пять; по клиникам: нервных болезней — четыре, детских болезней — три, хирургической факультетской — три, терапевтической факультетской — четыре, акушерско-гинекологической — четыре, психиатрической — три, офтальмологической — три, дерматологической — три, терапевтической госпитальной — пять, хирургической госпитальной — три, по гигиене — четыре, по судебной медицине — три и по патологоанатомическим вскрытиям — три».

Эти итоговые данные приводятся впервые. Как мы видим, разброс баллов достаточно велик: высокие оценки по клиническим дисциплинам соседствуют с множеством троек. В извечном студенческом «поплавке» нашли, на наш взгляд, отражение и мета-пил Михаила Афанасьевича в 1912 г., когда он почти забросил учебу. Казалось бы, матрикул говорит о некоем несоответствии между блестящей медико-биологической образованностью автора «Роковых яиц» и «Собачьего сердца» (не случайно изобретатель аппарата искусственного кровообращения С. С. Врюхоненко предлагал Михаилу Афанасьевичу написать вместе научно-фантастическую пьесу) и его весьма скромными успехами в начальных семестрах. Однако это кажущийся диссонанс. Документ из юношеской поры писателя лишь подтверждает слова В. Я. Лакшина, что Булгаков «слишком мало напоминал затворника, монаха' отгородившегося стеной от всех соблазнов и скорбой мира». Он много работал, причем совершенно самостоятельно, о чем свидетельствует, например, наличие домашней лаборатории, и хорошо ориентировался во всем новом и главном в естественных науках. Однако зубрежку, стереотип отличника отвергал. Настойчивое медицинское самообразование начнется на завершающих курсах и получит дальнейший импульс лишь потом, в прифронтовых госпиталях, а затем в больницах в Никольском и Вязьме.

Черты Булгакова-студента отражены и в воспоминаниях одного из его однокурсников, в будущем акушера-гинеколога Константина Яковлевича Степанковского (1892–1953). Как рассказала нам дочь Константина Яковлевича профессор Галина Константиновна Степанковская, имя Булгакова звучало в их семье. Булгаков, по словам К. Я. Степанковского, держался на курсе дружески и в то же время несколько замкнуто, как бы находясь в мире своих мыслей, собственной философии. Уже тогда на факультете знали о литературных способностях и увлечениях Булгакова. «Он все время что-то писал», — отмечал Константин Яковлевич. Еще в юности Галина Константиновна услышала от отца о существовании повести «Собачье сердце» и ее содержании. Но исключено, что во время пребывания М. А. Булгакова в середине 30-х годов в Киеве Михаил Афанасьевич и доктор К. Я. Степанковский виделись и беседовали.

…Киев времен первой мировой войны был переполнен эвакуированными, а между тем и из самого города многие жители уже вывозили детей. Как отмечается в «Жизнеописании Михаила Булгакова» М. О. Чудаковой, Варвара Михайловна Покровская отправила к сестре в Карачев троих младших детей. Старшие оставались в городе.

Первого февраля 1916 г. М. Булгаков обращается в испытательную комиссию с прошением допустить его к экзаменам на звание лекаря в предстоящей первой (с 10 февраля по 31 марта) сессии этой комиссии 1916 г. Прошение начинается словами: «Прослушавшего полный курс медицинских наук в Университете св. Владимира Михаила Афанасьевича Булгакова…» Проситель указывает, что при сем он прилагает квитанцию казначейства о взносе двадцати рублей и две фотографические карточки. Зачетное свидетельство находится в канцелярии университета.

Вызывает большой интерес фото Михаила Афанасьевича, относящееся к этому времени. Оно было обнаружено нами в протоколах испытательной комиссии и впервые опубликовано в мае 1988 г. в еженедельнике «Литературная Россия» к 97-летию со дня рождения писателя. Михаил Афанасьевич в скромном сером костюме, в светлой рубашке с вольно повязанным галстуком. Прическа с аккуратным пробором, воротничок закреплен булавками, умный пристальный взгляд обращен прямо на вас. Особенно хорош и выразителен рисунок губ: в нем угадывается и твердый, смелый характер, и лиризм. «Темноволосый, он в то же время обладал очень белой кожей, и это его красило и как-то выделяло из ряда лиц. Выбрит он был очень гладко, одевался очень аккуратно, чрезвычайно любил ходить в театр и о театре если рассказывал, то с большим вкусом и знанием» . В этом описании внешности доктора Яншина в рассказе «Я убил» есть, на наш взгляд, и черты портрета Михаила Афанасьевича, сходные с его фотографией 1916 г. И еще, пожалуй, строки, носящие автобиографический оттенок, из рассказа «Пропавший глаз»: «Косой пробор украшал тогда двадцатитрехлетнюю голову. Ныне пробор исчез. Волосы были закинуты назад без особых претензий. Пробором никого не прельстишь в тридцати верстах от железного пути. То же и относительно бритья» . Наконец, вот описание внешности Михаила Афанасьевича, его манеры держаться в книге мемуаров «Необыкновенные собеседники» Эм. Миндлина: «В Булгакове все — даже недоступные нам гипсово-твердый, ослепительно свежий воротничок и тщательно повязанный галстук, не модный, но отлично сшитый костюм, выутюженные в складочку брюки, особенно форма обращения к собеседникам….. решительно все выделяло его из нашей среды» .

Собственно, это портрет интеллигентного человека, хотя в середине 20-х годов, когда начинал складываться полувоенный, «казарменный» стиль одежды, некоторые детали в поведении и облике Булгакова, его изысканная вежливость казались старомодными и даже нарочитыми. Например, в публикациях мемуаров о нем высказывается мнение, что Михаил Афанасьевич, пользуясь моноклем, был склонен к эпатажу, бросая и этим своеобразный вызов рапповцам. В «Воспоминаниях о Михаиле Булгакове» приводится его известный фотоснимок с моноклем.

Между тем в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. Ленина в личном деле М. А. Булгакова сохранился рецепт на монокль, выписанный ему врачом-окулистом.