Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров

Абрамов пожаловался:

— Он же сердился, когда мы ходили за ним хвостом. Скрыпника однажды почему-то не было. Я увязался за ним, за Аркадием Петровичем. Иду в небольшом отдалении. Он вдруг оборачивается: «Сережа, я не денежный ящик, чтобы меня охранять».

Поэтому, когда на привале Аркадий Петрович поднялся со своего мешка, лейтенанты тоже поднялись, будто бы поразмяться.

— Нам и в голову не приходило, что немцы так близко, — объяснил Абрамов. — Вы сами, Борис Николаевич, замеряли: от места нашего привала до поворота на Прохоровку было всего тридцать шагов. Гайдар пошел направо, вдоль насыпи. Ему предстояло дойти до будки обходчика, где хранились ручная дрезина и всякие инструменты. А там еще немного — и с правой стороны, между деревьями, начиналась тропинка на Прохоровку.

А поскольку мы рядом с ним идти не могли, чтобы нам от Аркадия Петровича не влетело, мы тоже направились к насыпи, но шли не так быстро, как он.

Аркадий же Петрович прошел мимо будки. За ней начинался пологий склон насыпи. Аркадий Петрович по этому склону и поднялся. И будка нас от Аркадия Петровича загородила. Мы его на какое-то время потеряли из виду.

А дальше произошло вот что. У Аркадия Петровича была такая манера: он разговаривал очень тихо. Даже если рассказывал что-либо у костра, где собиралось много народу, не напрягал голоса. Слушать его порой было трудно. Но тихий, глуховатый голос успокаивал.

А тут он крикнул. Я даже не понял, что. Василий Иванович говорит: «Ребята, немцы!» А для меня звук его голоса, пусть даже без слов, был просто как сигнал… Как удар тока… Будто электричество прошло по позвоночнику. И застрочил пулемет.

Мы с Василием Ивановичем кинули по гранате в ту сторону, откуда началась стрельба, и спрятались за будку.

Это только так говорится, что будка. На самом деле это был сарай из тяжелых бревен. В нем свободно помещались ручная дрезина и много всякого инструмента для ремонта железнодорожного полотна.

Если полминуты назад будка закрывала Гайдара от Василия Ивановича и меня, то теперь та же самая будка защищала нас от пулеметного огня.

Что произошло с Аркадием Петровичем, мы не видели. Сначала мы подумали, что он перепрыгнул через рельсы и ждет нас по другую сторону насыпи. Любопытно, что в эту минуту возникла тишина. Мы подумали, что немцы всех нас троих потеряли из виду.

Скрыпник позвал:

— Аркадий Петрович!

Гайдар не ответил. Если бы он перепрыгнул, то, конечно, ответил бы. В одиночку, без нас он бы не ушел. Мы его хорошо уже знали. А раз молчит, значит ранен. Лежит совсем рядом — за стенкой сарая. Что его могли убить, такое нам не приходило даже в голову.

И мы поползли вперед. Вдоль будки.

— Под пулемет?!

— А куда же еще? Правда, в ту минуту пулемет молчал. И мы собирались вынести Аркадия Петровича на себе. Пока что нас прикрывала будка. Под ее защитой мы проползли вперед. Метра четыре. Но вы же, Борис Николаевич, это место сегодня видели. Вся беда произошла на крошечном пятачке.

Еще прячась за будкой, мы приподнялись. Мы полагали, что Аркадий Петрович лежит у самых рельсов. Выглянули на секунду — у самых рельсов его не было. Тогда, решили, он на площадочке возле них.

Мы с Василием Ивановичем заранее ни о чем не уславливались, но действовали, как сиамские близнецы. Не успел я подумать насчет площадочки, как Василий Иванович поднялся во весь рост и выглянул из-за будки. По тому, что он никуда вперед не дернулся, я понял: Гайдара он не увидел. На площадочке Аркадия Петровича не было. На всякий случай мы снова позвали:

— Аркадий Петрович!

Он опять не ответил. Мы обрадовались: «Значит, перепрыгнул и отбежал!»

Тут нас заметили немцы. Открыли огонь уже по нам. Мы малость отползли, нас опять прикрыла будка, и мы махнули через насыпь. Думали, что сейчас увидим Гайдара. Но и здесь мы его не обнаружили. Что с ним, в тот момент мы не знали. Известно это нам стало только вечером.

…Сначала прошел по Лепляве слух, что на солдате, которого застрелили возле будки обходчика, была рыжая ушанка… В отряде такая была одна.

Поздно вечером командир отряда с несколькими молодыми хлопцами сходили к обходчику Сорокопуду. Он все подтвердил: сказал, что своими руками выкопал могилу, честь по чести похоронил Аркадия Петровича, которого хорошо знал. Потом ушел в соседнюю комнату и в подтверждение своих слов вынес рыжую шапку. Обходчик хотел ее показать и оставить у себя как бы за труды. Но командир ушанку забрал и принес в лагерь, под Прохоровку.

— Что же случилось с Гайдаром после того, как мы его потеряли из виду? — продолжал Абрамов. — Мы это восстановили по рассказу командира. А он, что сумел, выспросил у обходчика Сорокопуда.

Гайдар, чтобы пересечь насыпь, стал подыматься по пологому склону. Когда же началась стрельба и в Аркадия Петровича попала пулеметная очередь, он упал и покатился вниз, под насыпь. Вот почему мы его не увидели. Это нас с Василием Ивановичем и спасло.

Если бы он остался лежать на площадочке возле будки, мы обязательно к нему бы поползли. Нас не испугала бы стрельба. В тот момент мы были не в себе. В нас обоих рвалось отчаяние.

Ведь мы же не пошли к фронту с Орловым; нарочно остались в этом дырявом лесочке, в отряде, который ни на что не был пригоден. Мы хотели только одного, чтобы с Аркадием Петровичем ничего не случилось.

И не уберегли.

СВЯЗУЮЩЕЕ ЗВЕНО

Почему я так подробно остановился на судьбе двух бывших лейтенантов? Потому что они оказались связующим звеном между погибшим Аркадием Петровичем и пока еще ничего не ведавшей Москвой.

После гибели Аркадия Петровича командир сделал именно то, от чего отговаривал Гайдар, — распустил отряд. Местные (на свою беду) разошлись по домам. Оттуда их через какое-то время всех забрали и расстреляли.

Окруженцам нужно было решать, что делать. В какую сторону двигаться. Командир отряда выдал каждому немного еды на дорогу и пожал руку.

Первой жертвой этого решения стал сам командир. Его выследили и арестовали уже 3 ноября, через неделю. Гитлеровцы жестоко пытали первого секретаря Гельмязевского райкома партии, а потом тоже расстреляли.

В 1964 году я познакомился с вдовой командира. Это была когда-то необыкновенно красивая, высокая, а потом больная, измученная невзгодами женщина. Ценой своего здоровья она вырастила двух сыновей. Мне удалось немного улучшить ее жилищные условия. Обком партии по моей просьбе повысил вдове командира пенсию «областного значения».

…Скрыпник и Абрамов тоже разошлись. Скрыпник решил пробираться к фронту. Абрамов — искать родню.

Скрыпник перешел фронт. Как с ним поступила Родина-мать? Отправила в фильтрационный лагерь. Там наглые, сытые чекисты из отдела «Смерш» много дней подряд допытывались у него, как он очутился в немецком тылу, будто не зная, какая судьба постигла всю киевскую группировку.

Затем они же стали приставать к нему с вопросом:

— Если ты оказался в немецком тылу, да еще с оружием, почему же не застрелился? Собирался перебежать к фрицам?

Кончилось тем, что Скрыпника отправили в штрафную роту. Василий Иванович показывал мне мандат, который ему выдали перед отправкой на передовую. Там было указано его новое, ни в одном уставе не обозначенное воинское звание: «лейтенант-автоматчик».

В штрафной роте Скрыпник пробыл до первого ранения — кровью смыл вину перед Родиной. Затем его вернули в обычную пехотную часть. В ней он провоевал до Победы. Дошел до Берлина. Это был третий человек из мне известных, в судьбе которого принимал участие Гайдар и который дошел до немецкой столицы.

Но в судьбе Василия Ивановича было два необыкновенных обстоятельства.

Первое. После штрафной роты он ни разу не был ранен. Его до конца войны не задели ни осколок, ни пуля.

Второе. Закончил Скрыпник войну тоже в звании лейтенанта без единой боевой медали. Не было даже медали «За боевые заслуги», с которой начинался перечень советских военных наград и которой безотказно удостаивали прачек и санитарок в госпиталях. А Скрыпник за три года пребывания на фронте даже такой медали, выходит, не заслужил.