Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров

В семье колом стояло горе. В доме — бедность. Надо было хоть что-то оставить. Но что мог оставить вчерашний окруженец, а ныне боец только что разбитого партизанского отряда? Деньги? Но советские деньги уже не ходили.

Аркадий Петрович положил на стол часы. Не лишние. Не какие-нибудь трофейные. А собственные. Единственные. Купленные в Москве, в Центральном военторге близ Арбата, перед самым отъездом на фронт.

Сказал вдове, глядя на ее осиротевшего шестилетнего мальчишку:

— Придут наши — часы продайте. Купите парню что-нибудь к школе.

Эти слова Гайдар произнес 22 октября 1941 года, находясь в глубоком немецком тылу, куда уже не доносились даже раскаты артиллерийской канонады.

Наши пришли в 1944-м. Детям пора было идти в школу. Часы Гайдара продали. На вырученные деньги купили мальчишке костюмчик, ботиночки с брезентовым верхом, учебники и портфель.

Из всех вещей, приобретенных в обмен на часы, к 1963 году сохранился только портфель — дерматиновый, не раз исполнявший роль футбольного мяча. Затем, как я догадался, портфель был спрятан и сделался реликвией семьи. Мне доверили подержать его в руках и тут же спрятали.

Той же бесконечной ночью, после боя, произошло еще одно важное событие. Партизаны из местных (кто не ушел к себе домой) и окруженцы собрались в хате Степанцов в Лепляве. Были: командир отряда, Гайдар, полковник Горшунов, лейтенанты Абрамов, Скрыпник, Тонковид, Феня и Андриан Степанец, хозяева дома. Всего — около 20 человек. Лавок не хватило. Большинство разместилось на полу.

Настроение у всех было тревожное. Даже в эту первую ночь после разгрома уже негде было преклонить голову. И тут командир сделал неожиданное заявление:

— Нужно, хлопцы, разделиться на группы и уйти в подполье!

— В какое еще подполье? — удивился лейтенант Абрамов.

— Что значит уйти в подполье?! — негромко, но жестко переспросил Гайдар. — А теперь мы что — легальный партизанский отряд и существуем с любезного разрешения немецкой управы?

— Я полагал, что отряд будет расти, — оправдывался командир. — А серьезная борьба, когда у тебя горстка бойцов, невозможна. Вот почему я предлагаю…

— Нет! В Гражданскую войну в подобных случаях мы решали все вопросы голосованием, — заявил Аркадий Петрович. — Товарищи, кто за то, чтобы разделиться на группы?.. Один человек. А за то, чтобы сохранить отряд и перебраться в другие места? — и поднял руку. Его поддержали все остальные.

— Хорошо, хлопцы, хорошо, — примирительно сказал командир. — Давайте перебираться на новое место под Прохоровкой. Там есть пара землянок.

Нервное напряжение немного спало, но в хате за несколько минут все решительно переменилось. Люди поняли: они должны теперь держаться только Гайдара, который дважды за одни сутки спас отряд от полного разгрома.

Командиру сохранили его должность. В тот вечер такое решение было единственно верным. Предстояло решить много хозяйственных вопросов, где без первого секретаря местного райкома партии было не обойтись.

Но все понимали и другое: на новом месте, в партизанском отряде армейского типа, о котором в последнее время в лагере было много разговоров, Аркадий Петрович в скромной должности летописца и командира диверсионной группы уже не останется…

Потребовались целые сутки, чтобы партизаны пришли в себя после катастрофы. Они успели перебраться в запасной лагерь под Прохоровкой. Времени на бездействие больше не оставалось.

Было очевидно: каратели захотят добить отряд. Оставаться на Гельмязевщине было нельзя.

Командир, который отсутствовал два дня, вернулся довольный. Он предложил перебраться на короткое время в малолюдное место километрах в восьмидесяти от Леплявы. А там уже будет не так далеко до Черниговских лесов.

Это всех устраивало. Оккупанты должны были потерять их из виду. И потом, за пределами района кончалась административная власть нынешнего командира. Было понятно, что он останется в отряде, но ведать будет хозяйственными вопросами.

Для Гайдара предстоящий переход в Черниговские леса становился реализацией недавнего проекта по созданию большого партизанского отряда. И воплощением почти несбыточной мечты — вернуться к командирской профессии.

Даже в Москве мало кто знал: Аркадий Петрович, став писателем, продолжал следить, что происходит в военной науке. Он скупал и внимательно прочитывал новейшие работы о будущей войне — отечественные и переводные.

Собраться и уйти на новое место можно было хоть сейчас. С Прохоровкой партизан ничего уже не связывало, тем более что близился вечер. Немцы по ночам не воевали. Задерживало лишь одно: требовалось взять продовольствие на дорогу. После недавней успешной операции, где удалось вывезти целую свиноферму, было запасено много копченого мяса и сала. Тонны полторы копченостей было подвешено в мешках на деревьях близ старого лагеря. Снять их было проще, нежели раскапывать склад с крупой и консервами.

Командир отряда собрал вещевые мешки. Их оказалось всего пять. И пустое ведро, в которое могло войти еще полпуда мяса. Пять мешков, пять человек. Ведро можно нести в руке.

— Кто пойдет? — спросил командир.

Вызвались Александров и Никитченко.

— Я, — присоединился к ним Гайдар.

— Аркадий Петрович, вы не пойдете, — почему-то встревожился командир.

Но Гайдар настоял. Тогда вызвались идти Абрамов со Скрыпником. И все пятеро ушли.

Мешки были спрятаны возле старого лагеря. Пятерым партизанам предстояло дойти до окраины Леплявы, пересечь железнодорожную насыпь, пройти через все село, углубиться в лес. В зарослях, в полной темноте нужно было разыскать спрятанное там продовольствие и тем же путем возвратиться в Прохоровку. Путь был немалый. В распоряжении — ночь. Предполагалось, что, если поход в старый лагерь пройдет без осложнений, вечером 26 октября поредевший отряд двинется навстречу новой жизни.

В Лепляве сделали короткую остановку у Степанцов. Там их наспех покормили. Группа двинулась дальше. Во тьме без особого труда отыскали на деревьях мешки. Переложили содержимое двух из них в рюкзаки и отправились в обратный путь.

К Лепляве подошли перед рассветом. Пересекли деревню. Бегом преодолели высокую железнодорожную насыпь. Двинулись вдоль нее к будке путевого обходчика, возле которой им предстояло свернуть направо, в лес. Все самое трудное и опасное, полагали партизаны, осталось позади.

Мешки были тяжелые. Партизаны притомились. Перед последним марш-броском в сторону Прохоровского лагеря решили перевести дух. Не доходя метров тридцати до поворота сделали короткий привал.

Сбросили мешки. Гайдар попросил освободить ведро, в котором несли сало. Он подумал, что хорошо бы зайти к обходчику Сорокопуду, который жил по другую сторону насыпи, и попросить у него картошки. Мясо и сало теперь были. А хлеба и картошки в лагере не оставалось.

Держа одним пальцем дужку пустого ведра, Аркадий Петрович прошел вперед, где был пологий подъем, и начал взбираться по насыпи. Он достиг площадки возле будки. Оставалось сделать три-четыре шага, перешагнуть через рельсы — и он очутился бы по другую сторону железнодорожного полотна. Но произошло никем не предвиденное.

Возле тропы, на которую партизанам предстояло свернуть, железо звякнуло о железо. Аркадий Петрович обернулся. Фигуры в немецких касках распластались метрах в двадцати пяти от него.

Мысль заработала с непостижимой быстротой. Счет времени пошел на тысячные доли секунды.

Увидев направленный на него пулемет, Аркадий Петрович могучим усилием воли не позволил себе отпрыгнуть в сторону или побежать, а заставил себя замереть в той неудобной позе, в которой оказался, обернувшись.

В науке воевать, как и в математике, существует язык символов. То, что гитлеровцы притаились возле единственной тропы на Прохоровку, а, увидев пятерых партизан, не открыли огня, со всей очевидностью выдавало их намерение схватить партизан живьем.