Самсон. О жизни, о себе, о воле

После зарядки нас отправили на завтрак. Запевала орал вступление песни про какой-то коммунистический корабль. Я шел в конце строя. Каждый шаг отдавался болью в правом боку, возможно, мне даже сломали ребро – я не знал. Стояла зима, снег искрился на солнце. Недавно мне исполнилось семнадцать лет. Остался какой-то год, и весь кошмар должен был закончиться. По исполнении восемнадцати лет меня должны были отправить на «взросляк», а там все по-другому, я не сомневался….

«А может, дожить эти одиннадцать месяцев рядовым? Может, хватит уже пробивать лбом стены?» – подумал тогда я.

Неожиданный удар активиста вывел меня из этого состояния минутной слабости.

– Кузнецов – в ногу! Песню не слышу! – услышал я голос за спиной.

Резкая боль сначала вызвала шок, но уже в следующее мгновение я сжался, как пружина, а в голове звенело только одно: «Я никогда не стану послушным солдатиком!» Боковым зрением я видел активиста, поэтому, когда бил с разворота ему в челюсть, то знал, что не промахнусь. Я вложил в свой удар не только всю силу, но и всю злость, которая накопилась за последние дни. Челюсть лопнула сразу в трех местах, да к тому же, падая, активист сломал себе руку. Это была моя ошибка…

Никто ни при каких обстоятельствах не должен был бить активиста вот так, при всех, так как это сильно подрывало их власть над рядовыми. Такое нахальство грозило мне не только лишением посылок и свиданий с родственниками, но и жестоким избиением со стороны самих активистов. В подобных случаях администрация закрывала на наши разборки глаза, руководствуясь принципом: «Чтобы другим неповадно было».

Завтрака не получилось. Меня начали таскать по кабинетам оперчасти и режимного отдела, начальника отряда и так далее по списку. Все что-то говорили, угрожали, стращали, но я думал только об одном: когда мне придется столкнуться с толпой активистов от мала до велика? У них тоже была своя иерархия – звеньевые, санитары, секретари, председатели отрядов. И со всей этой толпой сегодня я должен был встретиться лицом к лицу. Я понимал, что надеяться можно только на самого себя…

Первое оружие любого зэка – это «мойка», то есть лезвие для бритья. Взросляки на тюрьме учили: «Если ты окажешься один против толпы и знаешь, что прав, бей сразу по глазам того, кто поздоровее, а остальное бычье отступит само по себе». Это говорили бывалые сидельцы, имевшие не одну ходку на зону. А мог ли я, молодой пацан, даже в такой ситуации полоснуть человека по глазам, зная, что в результате тот останется слепым на всю жизнь? Но и самому становиться инвалидом в свои семнадцать лет я не собирался. Я думал, а тем временем вечер стремительно приближался. Конечно, у меня был один выход. Стоило только подойти к начальнику отряда и написать заявление о принятии в актив, расправа в таком случае отменялась. Но я даже не хотел об этом думать. Знал, что в жизни все рано или поздно заканчивается – закончится и это. А вот клеймо активиста останется навсегда. Как тогда я смогу смотреть в глаза своим корешам там, на свободе? Нет, этот путь был не для меня.

Когда наступил вечер и всех завели в актовый зал для просмотра очередного заседания съезда КПСС, меня позвали в спальню. Крепко зажав в руке «мойку», я отправился навстречу неизвестности…

Они стояли в проходах между шконками, злые, как цепные псы, готовые в любой момент сорваться с места. Главным среди них был бугор отряда по кличке Колесо. Этот сибиряк двухметрового роста имел кулак с мою голову, хотя был старше всего на год. Все ждали, пока он даст команду, чтобы в буквальном смысле разорвать новичка, который никак не хотел признавать их превосходство и становиться таким, как большинство. Но Колесо не спешил…

– Говоришь, борзым хочешь стать? Жизни хочешь добиваться? И даже не побоялся броситься при всех на одного из наших? – усмехнувшись, спросил Колесо.

– Да, – сквозь зубы ответил я, сжимая в руке «мойку».

– А здоровья-то хватит? – Наглая ухмылка не сходила с его лица.

– Посмотрим, – ответил я.

– Ты одного нашего покалечил. Теперь придется тебе его место занять, – закинул удочку бугор.

– Красным не буду никогда! – отрезал я.

– Хорошо подумал? Одиннадцать месяцев – не одиннадцать дней, их еще прожить надо. Подумай.

– Я уже подумал.

– Ну, тогда как знаешь… – Бугор развел руками, и это был сигнал к действию.

Они накинулись все сразу и повалили на пол. Шестнадцать пар ног делали из меня котлету.

Неожиданно раздался голос начальника отряда:

– Что здесь происходит, Колесников?

– Проводим профилактическую беседу, Иван Николаевич, – спокойно ответил бугор.

Я поднялся на ноги и стоял между секретарем и санитаром. Из носа текла кровь, которую я даже не пытался остановить.

– А-а, Кузнецов! Ну-ну… Аккуратнее здесь, Колесников. Потом, как закончите, зайдешь ко мне, – сказал начальник отряда и, как ни в чем не бывало, вышел из спальни, не забыв при этом плотно прикрыть за собою дверь.

В тот момент я понял: или – или…

Не дожидаясь новой атаки, я бросился на бугра и, как заправский казак, наискось полоснул лезвием по лицу. Не останавливаясь, с разворота ударил и стоящего рядом звеньевого. Тот попытался увернуться, но было поздно – кусок отрезанного уха уже летел на пол. Все произошло в считаные секунды. Санитар в горячке или от страха кинулся мне на шею, захватывая ее руками в замок, но тут же своими ушами услышал, как трещат его собственные сухожилия на правой руке. В спальне раздался громкий крик. Остальные, увидев льющуюся кровь, бросились к выходу, сбивая друг друга…

Все закончилось так же неожиданно, как и началось. Вбежала борзота, схватила меня и утащила на второй этаж в свою резиденцию.

– Умойся, потом поговорим! – сказал Бай, оставив меня в умывальнике.

Бай был дагестанцем из Махачкалы. В свое время он также добивался жизни – и добился. Как и любой нацмен, он уважал сильных духом людей. И именно он решил исход этой битвы.

Поговорить мы не успели. Прибежали опера, режимники и отвели меня в карцер. Конечно, это было ЧП похлеще побега. Резня в воспитательной трудовой колонии для несовершеннолетних считалась нонсенсом! За это могли снять погоны с самого «хозяина». В советские времена такого не прощали.

* * *

…Посмотрев на начинающийся рассвет, я решил немного поспать. Завтра, а точнее, уже сегодня предстояло выяснить, что же затеял Граф и к чему он стал вести в своем кругу такие не подобающие порядочному арестанту разговоры.

Утро на зоне встретило меня, как всегда, звонком на утреннюю проверку. Открыв глаза, я увидел, что большинство сидельцев уже сходили на завтрак и теперь готовились выйти на плац. В проходе появился Шаман с дымящейся кружкой крепко заваренного чая, так называемого купца.

– Вот, Самсон, хлебни пару глотков перед поверкой, – ставя на тумбочку кружку, заботливо предложил Шаман.

– Что нового в зоне? – сразу же поинтересовался я, принимая вертикальное положение на шконке.

– Ничего особенного. Так, бытовуха, – отмахнулся Шаман. – В третьем отряде один катала проигрался в пух и прах. Дали время до полуночи, но такую сумму нереально отдать, даже если сильно захотеть. В отряде Дикого опять ночью был шмон. Менты все с ног на голову поставили, – продолжал «докладывать» Шаман. – Ну, и на киче один новенький пытался повеситься.

– Бытовуха, говоришь? – усмехнулся я.

– Ну да, – Шаман развел руками.

– Всегда нужно придавать значение мелочам и пытаться просчитать, что из этого может выйти в ближайшем будущем. Например, проигравший катала после полуночи может стать «торпедой». А вот куда ее запустят – это уже вопрос. Кроме того, надо узнать, что за причины были у этого новенького лезть в петлю.

Шаман почесал затылок.

Наш диалог прервали два прапорщика, которые, проходя по бараку, подгоняли запоздавших арестантов на поверку:

– Все вышли на построение! А тебе что, особое приглашение надо?!

Я выглянул из-за шторки. Один из прапорщиков остановился возле прохода, где, как скала, застыл один из сидельцев, рост которого был более двух метров. Картина была юморная и напоминала известную басню «Слон и моська». Полтора Ивана, так звали арестанта, со спокойным невозмутимым видом взирал на прыгающего возле него прапорщика.