Дневники Фаулз

Наша ухоженная соседка пригласила нас на новую игру под названием «скрэббл». Проведение вечера за такой глупейшей игрой говорит о скудости ума — на каждый ход затрачивается три-четыре минуты, очень велик элемент случайности. Соседка потрясающе медлительна, словно воплотившаяся в человека улитка, просто невероятно.

8 декабря

Еще один журнал — «Новый ученый». По мере того как я взрослею, ностальгически всплывает в памяти прежнее желание быть ученым. Впрочем, не знаю — есть прелесть в том, чтобы знать только главные принципы, основы. Обзор с высоты птичьего полета под силу только непрофессионалу, а я по-прежнему считаю, что лучше быть беспристрастным эрудитом, чем блестящим ученым.

В статье о звуке на меня произвел впечатление поток вращающихся капель — в помосте парапетной стенки с бойницами проделывали отверстия, через которые лили масло; неожиданное для меня открытие: помост, оказывается, выступал вперед на манер балкона и шел вокруг основной стены. Вот об этом я прочитал в «Новом ученом», в разделе удивительных вещей и возможностей.

12 декабря

Встреча с Роем — я боялся худшего, но все прошло как нельзя лучше. Около часу мы говорили обиняками, сидя в отделенной перегородкой от остального помещения кабинке (словно в исповедальне, сказал он) старого, почерневшего внутри от никотина паба неподалеку от Бейкер-стрит, но потом он приступил к делу.

Развод состоялся неделю назад. Однако судья неожиданно постановил поделить судебные издержки поровну. Похоже, это больно задело Роя, поколебав его веру в справедливость правосудия. Меня поразило, что наши законы о разводе дают возможность выносить такие прогрессивные решения; Роя же возмутило, что общество не проголосовало, так сказать, обеими руками за него. Тут и открылась причина, по которой мы встретились.

Рой считал, что раз я морально виноват, то должен платить один; подумав, он прибавил не слишком убедительно, что, если я откажусь платить, он сможет задержать получение документов еще на восемнадцать месяцев, а также не будет давать денег на содержание Анны.

Казалось, что уплата судебных издержек имеет для него символическое значение. Если заплачу я — тогда он невиновен. Итак, мы вернулись к изначальной проблеме — чья вина? С этого момента я стал выступать энергичнее и, чтобы предотвратить скандал, постоянно его задабривал. Дело кончилось тем, что мы оказались в кафе, сидели и анализировали его жизнь, исходя из того, что, хотя он и гений, ему приходится жить без любви. Под конец он сказал, что не может вымогать у меня деньги, и потому пойдет вновь советоваться с юристами. Расстались мы добрыми друзьями.

Рой не утратил прежнего обаяния и интереса ко всему (пусть это будет самая жесткая критика), что касалось его самого. Мне было его жаль: ведь он совершенно непредсказуемый человек и в борьбе с внешними обстоятельствами может проявить нелепую мстительность и жестокость, хотя по натуре совсем не такой.

И все же — гора с плеч. Первым порывом было написать письмо родителям и все им рассказать, но тогда пришлось бы все рождественские праздники, и без того кошмарное время, обсуждать мои дела; от этой мысли мороз по коже. Самое грустное (это я осознал, когда письмо уже было написано), что я не имею ни малейшего представления о том, какой будет их реакция — полным пониманием или шоком, за которым последует слепая ярость. Поэтому я решил подождать — возможно, поговорю с ними на Рождество, хотя не уверен, что хватит духу. Отношения с ними для меня слишком болезненны. Я их жалею — пусть они остаются такими, как есть, — но не хочу вечно ощущать их недовольство из-за того, что не оправдал надежд Филбрук-авеню.

Самое ужасное — это отсутствие денег. Каждая неделя — победа, каждые десять фунтов, которые я нахожу, чтобы заплатить за жилье, — из области чуда. Когда нет сбережений, все время живешь на нервах. Рождество я ненавижу больше всего за то, что в эти дни денег нужно больше обычного, а у нас их всегда почему-то еще меньше.

Ненавистное время лицемерия.

Диккенс — до ужаса огромные вводные предложения. Это самый большой его недостаток. Словно сосешь из бутылочки — постоянно останавливаешься и снова начинаешь сосать.

Нереальность его мира (в «Барнеби Радж») — скучная, традиционная красота, веселость, добропорядочность персонажей. Они существуют только в его воображении — не в жизни. Интересно было бы проследить истоки такой характеризации. Откуда берется этот слишком артистичный, слишком реальный, слишком выразительный, слишком яркий, слишком трагический и слишком комичный мир Диккенса?

А какое великолепие! Перечитывать его — все равно что есть сочного жареного гуся.

20 декабря

Э. и Р. словно персонажи Скотта Фицджеральда. Р. позвонил мне и сообщил, что решил повидаться с Э. и пригласить ее на обед. Все исключительно вежливы друг с другом; Р. пожелал мне счастливого Рождества. Однако кончилось все тем, что Э. позвонила в восемь утра на следующее утро в крайнем смущении: она провела ночь с Р. в его квартире. Сказала, что бродит по Лейсес-тер-сквер. Слезы рекой. Похоже, он ее напоил на голодный желудок и они отправились бродить по привычным для них местам, но под утро дела приняли дурной оборот — он даже пытался ее соблазнить. В конце концов они забылись сном на диване. Проснувшись на рассвете, она ушла.

Я почти не спал. Мне приходило в голову, что Р. пригласит ее в свою новую квартиру на Чейн-уок и попытается наставить рога тому, кто сделал его рогоносцем, но понимал, что это (даже не потому, что у Э. «критические дни») ему не удастся. Я боялся другого — боялся, что ее убили. А остальное уже не приводит меня в ярость. Р. — дитя, а Э., сохранившая прежние привычки менады, подчас не может уклониться от очередной вакханалии. Сейчас она страдает от чувства вины и отвращения к себе (фатализм в духе Золя — Р. утверждает, что ее отец «низкий, упрямый и глупый», а она вся в него) и повторяет, что случившееся хороший урок для нее. Но Э. абсолютно не умеет учиться на собственных ошибках — у ее памяти нет моральных основ. Все вечера с Р. заканчиваются одинаково — отвращением и пониманием глупости такой гуманности, однако потом все забывается.

Меня уже даже не злят отвратительные проявления мерзости и жестокости Роя — вроде устроенной им в своей квартире выставки фотографий Анны: он лишен доброй воли. Когда человек настолько пустой, от него можно ждать самого худшего.

А я-то надеялся, что Э. научилась хоть как-то держать себя в руках. Угрозы покончить с собой; когда-то они приводили меня в бешенство; теперь я только улыбаюсь. Когда понимаешь, что ничего сделать не можешь, лучше всего улыбаться. Это самый верный и простой — можно сказать, классический — совет.

Рагу. Готовим его каждый уик-энд. Мы могли бы позволить себе и жареное мясо (хотя в этом тоже нет ничего особенного), но нам больше нравится тушеное. Я сам готовлю рагу, и лучше жаркого не ел в своей жизни. Рецепты несколько варьируются, но основа следующая. Поджариваем на масле мясо и лук. Вынимаем и на той же сковородке кипятим некоторое количество воды, добавляя в нее томатную пасту, черный перец и шафран. Кладем на дно керамической кастрюли шалфей и чилийский стручковый перец. Затем — пастернак, лук, морковь, брюкву, каштаны (очень важно), фасоль или лущеный горох, чеснок. Если сезон подходящий — сладкий перец и грибы. Соединив все вместе, тушим в духовке на слабом огне не меньше четырех, а лучше шесть-семь часов.

Небольшой поэтический сборник за 1844–1845 годы в переплете того времени, куда вошли произведения трех поэтесс. У Нормана книжка стоила шесть пенсов. Норман — грубовато-добродушный, неуклюжий, доброжелательный книгопродавец, любящий поворчать, а его магазин — один из самых неряшливых, беспорядочно заваленных книгами и очаровательных магазинов северного Лондона. Чаще всего я хожу туда. Цены у Нормана зависят от его настроения. Однажды он продал мне огромную, великолепную «Историю французской революции для детей» за два шиллинга шесть пенсов.