Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)

день начинавшиеся после возвращения из института и продолжавшиеся до

позднего вечера... Члены семьи относились к ученой жене - маме спокойно

- терпеливо и старались не мешать ей, когда она сидела над микроскопом...

Работа с водорослями неожиданно увлекла молодую вузовскую

преподавательницу. Оля поверила, что способна заниматься научной

работой самостоятельно, открывать нечто новое, неизвестное гидрологам

(не только местным) и геоботаникам.. Возникло чувство ранее

неизвестного творческого удовлетворения... На некоторое время были

отодвинуты в сторону домашние заботы..

Часть материалов своей работы Оля опубликовала в научных

сборниках или сообщила на конференциях в Ташкенте, Ленинграде,

Одессе и др. Специалисты из научных центров (Ботанический институт,

Лаборатория озероведения АН и др.) положительно оценили

предварительные результаты, полученные молодым альгологом...

Результаты напряженной многолетней работы Оля обобщила в

кандидатской диссертации “Фитопланктон Северного Прикаспия”,

успешно защищенной в декабре 1971-го года в пединституте им. А.

Герцена (Ленинград)... Одним из официальных оппонентов уральской

исследовательницы был известный ботаник, Заслуженный деятель науки

СССР, профессор М. М. Голлербах.. Его согласие выступить на заседании

Ученого Совета само по себе стоило многого. Оно подтверждало научную

ценность и новизну работы, выполненной моей женой - настоящей

труженицей.

После защиты диссертации Оля настойчиво продолжала изучение

альгофлоры степных рек и озер родного края. Итог ее работы - более 20

статей, опубликованных в коллективных сборниках, а также доклады на

различных научных конференциях .

К сожалению, доцент кафедры ботаники (с конца 1974 -го года)

оказалась единственным ученым, занимавшимся изучением водных

“богатств” родного края.. Ольга Всеволодовна надеялась, что ее нужная

науке и практике работа будет продолжена : ведь она сделала практически

первые шаги в изучении природы водоемов родного края.. Однако никто

361

из молодых коллег не решился идти по ее действительно сложному и

трудному научному пути и продолжить изучение фитопланктона

Западного Казахстана. Видно, слишком долгим и тяжелым показался им,

нетерпеливым и самолюбивым, путь изучения рек и озер Приуралья ..

3

Мое положение на кафедре литературы на протяжении почти десяти

лет казалось мне (может, и было таким?) несколько странным,

неопределенным, не имеющим серьезной профессиональной и научной

перспективы Специалист в области русской литературы 19-го века ( по

своей подготовке в аспирантуре), я рассчитывал “читать” студентам

именно этот историко - литературный курс. Но он постоянно мне не

“доставался”, поскольку рядом со мной работали опытные преподаватели,

много лет “читающие” этот курс и успешно занимающиеся научной

работой...

Пять лет мне пришлось знакомить первокурсников с фольклором и

древней русской литературой. Кажется, я уже уверенно разбирался в их

сложных проблемах, свободно и профессионально проводил занятия в

студенческой аудитории. Почувствовал себя среди коллег достаточно

уверенно и спокойно. Надеялся, что со временем более глубоко и детально

разберусь в конкретных художественных и методических “загадках” моих

учебных “предметов”... Но неожиданно все мои планы и надежды

рухнули.. .Из Алма - Аты возвратился аспирант - ученик Е. Е.

Соллертинского, занимающийся изучением фольклора как профессионал,

и заведующий кафедрой решил передать ему м о и курсы. Мне же было

предложено заниматься новым учебным курсом - литературой 18-го века (

М. Ломоносов, Г. Державин, Д. Фонвизин, А. Радищев и др.), которая меня

совершенно не интересовала: казалась слишком рассудочной, холодной,

лишенной (может, за исключением Д. Фонвизина) эмоционального

начала...

Я обратился к заведующему с просьбой доверить мне преподавание

других литературных “курсов”, более разнообразных и богатых по своей

основной проблематике и художественным решениям, чем 18-й век...

Такой мне виделась литература 20-го века, - как предреволюционная, так и

советская. Я получил эти курсы, но не сразу и не так просто и спокойно,

как хотел: после долгих, горячих споров и неприятных, “жестких”

разговоров и объяснений - на заседаниях кафедры и совещаниях в

деканате..

К сожалению, в первые годы работы в институте мне нередко

отводилась роль “добросовестного крайнего”, “старательного мальчика для

битья” или для “решения острых и трудных профессиональных задач”. Я,

362

как правило, был нужен заведующему кафедрой тогда, когда возникали

“сложные учебные проблемы” в виде новых историко - литературных или

теоретических курсов, неожиданно появлявшихся в вузовской программе.

Так, никто из опытных преподавателей не согласился читать лекции по

теории литературы. Их “доверили” мне. Так же, как и новый, совсем “не

разработанный” (говорилось на заседании кафедры) “специальный курс”

по современной ( 50 -х - 60-х г. г.) советской литературе...

Наверное, такое отношение ко мне можно объяснить довольно просто:

я более пяти лет рассматривался как самый молодой член кафедрального

коллектива ( и был таким), недавно возвратившийся из “второй” столицы,

где слушал лекции известных ученых и познакомился с новыми идеями и

работами в области литературы...Поэтому мне должно было легче, чем

моим старшим коллегам, понять современные профессиональные

проблемы... Так ли было на самом деле, - не знаю. Но помнится, что

приходилось напряженно работать и думать над каждой новой лекцией,

разыскивать и критически оценивать разнообразные статьи и

монографии.. Впрочем, я не имел привычки “радовать” моих коллег

жалобами на трудности, возникавшие во время любой работы.. Обязан был

сам успешно справиться с ними... И подготовить ряд лекций, содержание

которых отвечало бы требованиям современной науки..

Должен не без сожаления отметить, что после успешной защиты

диссертации я стал привлекать к себе пристальный, не всегда

положительный интерес ряда преподавателей института. Я не жалуюсь на

свое сложное и трудное положение в первые годы работы, но и не могу

забыть той атмосферы откровенной зависти и злой, несправедливой

“критики”, которая сложилась вокруг меня. Некоторые преподаватели ( в

основном - историки) не могли “простить” мне слишком ранней (по их

мнению) кандидатской степени и должности старшего преподавателя:

“Подумаешь, ученый!.. И высокое положение на кафедре занял слишком

быстро...Просто выскочка...Кто - то, конечно, помог... Не зря же после

окончания института несколько раз ездил в Ленинград.. И там, и здесь у

него своя рука...” И старательно искали эту “руку”, но, не найдя ее,

обижались... на меня: видно, я слишком тщательно “спрятал концы в

воду...”

Через несколько лет, в конце пятидесятых, институтские “зубры”

сказали мне свое “приветливое “ и “доброе” слово: на заседании Ученого

Совета радостно “прокатили” мою кандидатуру, когда я обратился в

ректорат института с просьбой обсудить вопрос об избрании меня

доцентом кафедры. И позже, через десять лет, подобная “веселая история”

повторилась: “опытные” члены Совета не доверили мне руководство

кафедрой литературы, старательно защищая одного из своих старых

товарищей, хотя, по вузовскому уставу, он уже не имел права занимать эту

363

должность... Тогда, по приказу ректора В. К. Сидорова, я был назначен