Гёте. Его жизнь и литературная деятельность

Путешествие в Италию имело глубокое влияние на окончательную выработку характера Гёте и на всю его последующую деятельность. Выше мы видели, что уже во время первого своего пребывания в Риме он чувствовал себя совершенно переродившимся и на все смотрел с новой точки зрения. Его понятия, симпатии, вкусы претерпели полное изменение. В молодости его интересовала, например, готическая архитектура, и Страсбургский собор был для него предметом долгого изучения и восторга; но уже в Венеции он совершенно изменил свое мнение об этой архитектуре и насмехается в своих письмах над готическими колоннами, «похожими на табачные чубуки», над башенками, зубчиками и прочими готическими украшениями, от которых он, «слава Богу, теперь отделался навеки». Столь же резко изменился и взгляд его на поэзию периода «Бури и натиска», когда-то пользовавшуюся его симпатиями и даже предводительствуемую им. Его утонченному вкусу, выработанному изучением античного искусства, не могли уже нравиться бурные поэмы, романы и драмы, писавшиеся как Бог на душу положит, с полным пренебрежением к внешней отделке и большей частью лишенные художественного чувства меры. Приехав в Веймар, он пришел в ужас от того успеха, которым пользовались «Разбойники» Шиллера наряду с «Ардингелло» Гейнзе. Религиозные воззрения его также стали несколько иными: если и прежде он был далеко не ортодоксальным христианином, то теперь сделался настоящим «язычником». Равным образом обострилось и его нерасположение к искусственности придворной жизни и к условной морали высшего общества: привыкнув жить среди людей, близких к природе, не изуродованных северной романтической цивилизацией, он чувствовал себя вдвойне чуждым окружающей среде.

Впрочем, ошибочно было бы думать, что такой переворот в его взглядах и убеждениях совершился только в последние два года, исключительно под влиянием итальянского путешествия. Переворот этот, в сущности, произошел гораздо постепеннее и был естественным плодом всего хода умственного и нравственного развития нашего поэта, а путешествие в Италию послужило лишь толчком к завершению долгого периода внутренних исканий. Уже в первые годы пребывания в Веймаре стал утихать в Гёте необузданный пыл «Бури и натиска», а вместе с тем изменился и характер его произведений, ставших более спокойными и более обработанными с внешней стороны и принявших отчасти античный характер («Ифигения», антологические стихотворения и прочее). Охлаждение к Лафатеру, начавшееся уже давно, также явственно свидетельствует о перемене в религиозных и нравственных воззрениях Гёте. Если вспомнить, кроме того, что с детских лет он слышал от отца восторженные похвалы Италии и классическому искусству, то мы поймем, что влияние итальянской природы и впечатления, вынесенные из Рима, нашли в нем для себя вполне подготовленную почву.

В сущности, следовательно, Гёте не испытал никакого «перерождения», как он любил выражаться, но лишь завершил поездкой в Италию выработку своего миросозерцания, над которой он сознательно или бессознательно работал всю свою предшествующую жизнь.

Причина увлечения Гёте античными миром и классическим искусством лежит не только во впечатлениях детства, но имеет, так сказать, свои корни в самой натуре нашего поэта. Гёте был глубоким реалистом в своих произведениях. Без малейшего преувеличения можно сказать, что большая часть его произведений, как мелких, так и крупных, имела реальную основу в его жизни. В этом и достоинство его стихотворений – их необыкновенная правдивость, и недостаток – нередко встречающаяся крайняя субъективность, делающая их иногда непонятными без комментария. Недаром он называл свои стихотворения «поэтической исповедью». Как реалист он один из первых в Германии взял себе за образец Шекспира и поднял знамя «Бури и натиска». Но этот реализм не удовлетворил его, так как носил еще слишком романтический, отчасти сентиментальный характер. Поэтому он решился идти далее, заимствовать у древних их непосредственное отношение к природе, которую они умели воспроизводить, например, в своих статуях, с идеальной верностью, являющейся в то же время лучшим залогом красоты. Следовательно, стремление Гёте к античной форме – лишь высшее выражение его реализма.

Как бы то ни было, путешествие в Италию стало все-таки поворотным пунктом в жизни поэта: только после этого путешествия он осознал себя вполне сложившимся человеком, с определенным, цельным миросозерцанием. Процесс «перерождения», пережитый им в глубине души, наедине с самим собою, был настолько сложен, что нет ничего удивительного в том, что Гёте не поняли его веймарские друзья. Возвратившись из Италии, он вскоре почувствовал себя совершенно одиноким не только в Веймаре, но и вообще на своей родине. Веймарское общество нашло его сильно изменившимся и относилось к нему холодно, не разделяя его взглядов на искусство; друзья, с которыми он был прежде в переписке (Лафатер, Якоби и другие), большей частью стали ему чужды вследствие крайнего различия взглядов; с Шиллером, который восходил тогда новою яркою звездою в немецкой литературе, Гёте не мог сблизиться, так как возмущался его «Разбойниками». Тяготение его к г-же фон Штейн начало ослабевать еще в Италии, а по прибытии в Веймар почти исчезло. Шарлотте фон Штейн было в то время уже сорок пять лет; естественно, угасшую любовь к стареющей женщине Гёте надеялся заменить дружбой, но это ему, как мы увидим, не удалось.

При таких обстоятельствах нашему поэту ничего более не оставалось, как снова уединиться, замкнуться в самом себе и отдаться разработке богатого материала, привезенного им из Италии. По просьбе Гёте герцог освободил его от председательства в Государственном совете и военной комиссии, после чего поэт зажил спокойной уединенной жизнью, в которую, однако, вскоре неожиданно вошло новое обстоятельство. Гуляя однажды (в июле 1788 года) в парке, Гёте встретил молодую девушку из низшего сословия, которая подала ему просьбу о предоставлении места ее брату. Девушке этой, по имени Христиана Вульпиус, суждено было сделаться женою нашего поэта. Это была миловидная блондинка небольшого роста с довольно правильными чертами лица и большими голубыми глазами. Познакомившись с Гёте, она вскоре переселилась к нему. Связь эту Гёте первоначально старался скрывать, но не торопился закрепить браком. Когда отношения его к Христиане Вульпиус сделались известны веймарскому обществу, то последнее было донельзя скандализировано этим неожиданным событием и не находило слов для осуждения Гёте. В особенности неистовствовали, конечно, дамы и более всех г-жа фон Штейн, с которою воспоследовал у Гёте, после обмена несколькими письмами, полный разрыв.

Таким образом, с 1788 года началась семейная жизнь Гёте. Он страстно любил свою Христиану и привязывался к ней тем сильнее, чем больше злословили на ее счет. Она, со своей стороны, вполне заслуживала его привязанность, так как любила Гёте искренно, была хорошей хозяйкой и отличалась живым, веселым нравом. Образования она была весьма умеренного, но обладала природным умом, который мог, конечно, только развиться в обществе такого человека, как Гёте.

Чем обратила Христиана на себя внимание поэта, чем привлекла его настолько, что он не побоялся громадного скандала, который был неизбежен при обнаружении этой связи? Христиана была миловидна, – но не красавица, неглупа, – но не отличалась никакими особыми дарованиями. По всей вероятности, его пленили простота, наивность, естественность, то есть именно те стороны ее натуры, которые составляли выгодный контраст с искусственными, деланными чарами светских дам, столь оскорбленных его пренебрежением к ним и сближением с простой девушкой. Можно спросить, отчего же он тотчас не женился на Христиане? Мысль о браке у него была, но, во-первых, брак не уменьшил бы, а еще усилил скандалезное впечатление от связи, так как встал бы вопрос о принятии Христианы в общество веймарских дам; а во-вторых, сама Христиана не только не настаивала на бракосочетании, но желала отсрочки его.

Устроив свое семейное гнездышко, Гёте стал деятельно работать на поприще поэзии и науки. Под впечатлением любви к Христиане написал он свои великолепные «Римские элегии»; затем напечатал «Эгмонта», оконченного еще в Италии, и закончил «Tacco». Результатом его научных работ была теория метаморфоза растений, которую он поэтически изложил в прелестном стихотворении, обращенном к Христиане.