Звать меня Кузнецов. Я один
Звать меня Кузнецов. Я один читать книгу онлайн
Эта книга посвящена памяти большого русского поэта Юрия Поликарповича Кузнецова (1941—2003).
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Идея избранничества поднимает поэта над суетой обыденности к горным высотам духа, но он не испытывает лёгкости, его душа чувствует земное притяжение и служит надёжным мостом связи меж плотью и духом, живою действительностью и парением мысли.
Цикл из десяти стихотворений Юрия Кузнецова, опубликованный недавно, событие, по крайней мере, не меньшее по значению, чем выход его книги. Он замечателен именно эпической мощью, лирической дерзостью, с которыми поэт объемлет мир. Он чувствует, как «в человеке роится планета», он видит его способным подталкивать тысячелетия ползущий ледник. Большого драматического напряжения чувство поэта достигает на могиле отца, в монологе, обращённом к нему («Мне у могилы не просить участья. Чего мне ждать?.. Летит за годом год. — Отец! — кричу. — Ты не принёс нам счастья! — Мать в ужасе мне закрывает рот»). Читая новые стихи Юрия Кузнецова, проникаешься ощущением, что поэт обрёл силу, уверенность, зрелость человека нового времени, что он осознаёт всю сложность и трудность задачи поэтического освоения современного мира, но не страшится её.
Ал. Михайлов
(«Новый мир», 1976, № 3).
…Восприятие мира в его катастрофической неустойчивости — характерная, сразу же бросающаяся в глаза, но не единственная и далеко не центральная черта поэзии Кузнецова. Здесь же, внутри этого хаоса и из него рождается образ сопротивления и воли к преодолению трагедийного миробеспорядка.
Юрий Селезнёв
(«Литературная газета», 1976, 17 ноября).
<b>Селезнёв Юрий Иванович (1939–1984)</b> — критик. С Юрием Кузнецовым впервые он познакомился в середине 1960-х годов в Краснодаре: Селезнёв заканчивал Кубанский университет, а Кузнецов работал в газете «Комсомолец Кубани» и печатал его первые рецензии. Потом их пути пересеклись в Москве в доме Вадима Кожинова. В 1978 году критик, даря поэту книгу «Созидающая память», написал на титуле: «Русскому поэту, земляку, соотечественнику, современнику с Верой, Надеждой, Любовью. Спасибо за русское слово, Юрочка, и с Богом! Твой всегда Ю. Селезнёв. 29.9.78».
Надо отметить, что Кузнецов его считал не столько мыслителем, сколько полемистом. Он полагал, что почти все идеи Селезнёв взял у своего учителя — Кожинова. Не случайно Кузнецов в стихотворении «Учитель хоронил ученика…» как бы от имени Кожинова утверждал:Он дым хватал от моего огня,Язык богов ловил с чужого слуха.Он только смертью превзошёл меня,На остальное не хватило духа.
Добавлю: когда в 1984 году в Москву пришло известие о неожиданной кончине Селезнёва в Берлине, Кузнецов откликнулся стихотворением «На смерть друга». Поэт писал:Он умер. Он брошен. Товарищ, не лги!Бросали его и друзья и враги.И спутницы жизни его покидали С порога в другие объятья попали.Последняя — эта отпрянула тенью От мёртвого тела в объятья презренья.И тело его без неё привезли На родину с дальней немецкой земли.Над гробом его в суете и печали Живые и мёртвые речи звучали.И только земля, что его родила,В живые объятья его приняла.Отрадно намерение Кузнецова внести былинный дух в современную поэзию, откуда он давно повыветрился, но русское народное творчество, удивительно построенное и настойчивое в своём жизнелюбии, не знает ни одного героя, который бы не победил или не перехитрил зла. У Кузнецова же всё как-то фатально и безысходно, внутренняя направленность стихов и зачастую и самый их язык привносят в них не русский дух, а нечто иное, противное этому духу.
Владимир Чепкунов
(«Литературная газета», 1976, 17 ноября).
<b>Чепкунов Владимир Васильевич</b> (р. 1933) — известный физик. В 1999 году он вместе с Надеждой Кондаковой издал «Пушкинский календарь».Поэзия Ю. Кузнецова близка к фольклору, причём близка как-то по-своему, будто «через голову» предшествующей культуры. Сам стихотворный стиль его сугубо современен — всеобще принятая четырёхстрочная строфика, довольно-таки обычный дольник, ассонансная небрежная рифмовка, сочетающаяся порой с удивительными находками звукописи. Необычна только редкая лаконичность его стихов, интонация взволнованного разговора, звучащий жест, который едва-едва в состоянии запечатлеть и донести до нас общепринятые тире с запятыми. Но образная система, сама суть фантастических созданий, сюжеты (если можно так говорить по отношению к стихам) — всё это своеобычно связано с волшебным миром русской сказки. Из фольклора же — повторяемость неких излюбленных образов — таких, как повозка слёз, тень от облака, вещие птицы, таинственные травы, по которым катится колесо судьбы, река забвенья, столбом приближающийся смерч. Они как межевые знаки расставлены в запредельной стране, и снова и снова натыкается на них беспокойный ищущий разум. Оттуда же, из сказки, идёт сквозь стихи Ю. Кузнецова главный его герой — русский человек, чистая душа. Бредёт себе на край света за счастьем, и всё, что минует, запечатлевает в сердце своём.
Леонид Асанов
(Из статьи критика «Одухотворённое пространство», опубликованной в коллективном сборнике «Сверстники», М., 1977).
<b>Асанов Леонид Николаевич</b> (р.1944) — критик. Он вырос в семье некогда популярного советского писателя, окончил вечернее отделение журфака МГУ и аспирантуру. В середине 70-х годов его позвали в издательство «Современник». Литературный генералитет возлагал на Асанова большие надежды, но он их не оправдал, а после развала Советского Союза и вовсе отошёл от литературной деятельности.
Уже в конце «нулевых» годов Александр Разумихин рассказывал, что Асанов «сначала ушёл в прозу (знаю две его книги рассказов и несколько книжечек с историческими рассказами для детей), однако последние годы вынужден был заниматься каким-то рекламным изданием про загородное жильё. Наша с ним последняя встреча случилась на ВВЦ, где проходила очередная книжная ярмарка. Лёня увидел меня и, что называется с места в карьер, заговорил о повести Валентина Распутина „Дочь Ивана, мать Ивана“, появившейся тогда в журнале „Наш современник“. Ему очень хотелось выговориться. Я слушал рассуждения Лёни, и мне было грустно, горько оттого, что нет у Асанова-критика возможности выплеснуть эти свои мысли на страницы журнала, книги».Отношение Ю. Кузнецова к русской культуре XIX — начала XX века не укладывается в привычные, демократически-интеллигентские нормы. Он не склонен доверчиво следовать «неколебимым» заветам «старины». Он не принадлежит к «старокультурному» типу поэта, как не желал бы, однако, быть и героем своей «Атомной сказки» или самоодураченным «интеллектуалом» в поэзии. Но его «угловатая» позиция не вызывает у меня усмешки, легковесной ссылки на затянувшуюся «нигилистическую» юность автора… За сбивчивыми покуда намётками литературной программы Ю. Кузнецова видится мне нечто сложнейшее, чем чисто литературное самоутверждение или сама по себе внешне-иерархическая бестактность. «Чисто» литературные программы (манифесты о рифмах, ритмах, предпочтительной лексике или навязываемых литературных «главарях») бывают обычно у ремесленников поэзии; программа же поэта — это с неизбежностью неповторимая «формула» всего его существа, всего его бытия, поведения творческого и жизненного разом… И если «творческий потенциал» автора многими критиками признан «очень значительным и во многом уже раскрывшимся», меж тем как иные его заявления вызывают смущение и кажутся даже «пугающими», — я полагаю должным со всей серьёзностью с таким автором спорить, вскрывая его неоткровенные или не вполне осознанные смыслы, итоги и корни, а не бегло, испуганно, то и дело сбиваясь в апологию, журить его («явление незаурядное»!), как это делает, в очередной раз, Ал. Михайлов.
