Биография отца Бешеного

— Послушай, Аркадий, ребята с тобой? — спросил я.

— Я — один, но человек двадцать наших видел, а что? — Его глаза странно заблестели.

— Мысль одна есть! — подмигнул я. — Можешь собрать их в кучку?

— Где?

— А вот здесь! — кивнул я в сторону одного из трех танков, ставших на защиту Белого дома.

— Через полчаса все будем здесь! — заверил он.

— Действуй, Аркадий! — бросил я.

— Есть, командир! — вытянулся тот и исчез в толпе.

С его легкой руки ко мне прилепилось прозвище Командир. Это прозвище вызвало к жизни занятную историю. Увидев, как вокруг меня деловито суетятся люди, а я в камуфляже (забыл сказать, что звезды с погон я, естественно, снял), ко мне подошел пожилой мужчина и говорит:

— Извините, могу я спросить, в каком вы звании? Подполковник или полковник? И фамилию вашу, если можно… Борода ваша меня смущает…

— Отец, у меня одно звание: российский кинорежиссер, который пришел сюда защищать демократию! А зовут меня — Виктор Доценко! — с некоторым пафосом ответил я (какой же я все-таки был тогда наивный).

— Извините меня, старика, я полковник в отставке: может, сгожусь на что?

Вполне возможно, я и не вспомнил бы о нем, если бы двадцать четвертого августа, то есть после провала путча, мне не позвонила журналистка «Вестей». Оказывается, этот полковник дозвонился до их программы и рассказал, как «кинорежиссер Виктор Доценко, наверняка в прошлом кадровый военный, профессионально и четко руководил отрядами защитников Белого дома, а своей верой и оптимизмом вселял надежду во всех людей, находящихся на баррикадах». Руководство «Вестей» поручило сделать со мной интервью у баррикад, которые еще не были разобраны. Около часа мучила меня журналистка, но два вопроса важны для меня до сих пор. Как я отношусь к Горбачеву и что я думаю: известно ли было ему о готовящемся путче? Я сказал честно, что Горбачев наверняка был одним из разработчиков этого путча и никто его не изолировал в Форосе. Он просто там спрятался, выжидая, чем все кончится и не рисковал ничем: при любом раскладе Горбачев не проигрывал. Он рассчитал все, не учтя лишь одного фактора, которым был Борис Ельцин.

Не знаю, из-за моих суждений о Горбачеве, а может, еще почему, но мое интервью так и не вышло в эфир, а жаль…

В те три дня у Белого дома мы искренне верили, что действительно защищаем демократию, и нам по-настоящему было страшно ТАМ. Никто не мог дать гарантию, что бронетехника не двинется на нас, «защитников Белого дома», и что группа «Альфа» не начнет штурм.

Вскоре Аркадий действительно привел человек двадцать афганцев. Выяснив, что у некоторых есть машины, я отправил их в разведку в разные стороны Москвы, чтобы узнать, есть ли движение воинских частей в сторону центра города. Кроме того, снабдил их пачками листовок, переданных нам из штаба обороны. И очень просил их не просто раздавать военным эти листовки, но доходчиво объяснять им, что воевать со своим народом аморально: все равно что поднять оружие против своих матерей и отцов. Но разговаривать просил культурно, интеллигентно, без крика: они же люди военные и выполняют приказ.

Отправив разведку, я неожиданно заметил великолепного актера Льва Дурова, который ходил среди «защитников», явно не зная, к кому притулиться.

— Лева, иди сюда! — позвал я.

Он довольно улыбнулся, как же, увидел знакомое лицо, однако мне показалось, что он тогда меня толком и не узнал. Я оказался прав: ближе мы познакомились, случайно встретившись перед домом. Выяснилось, что живем в одном доме, в разных подъездах. Пригласил его к себе, подарил свои книги. Посидели за «рюмкой чая», повспоминали «боевые будни». А через несколько лет он звонит мне и говорит, что тоже готов вручить свою книгу: «Грешные записки», в которых он упоминает и «наши баррикады».

«Командиру Виктору Доценко! В память об окопной жизни и боях… С любовью!

Рядовой Л. Дуров.

11.03.99».

Так подписать свою книгу мог только милый Лева Дуров. Дай Бог ему долгих лет жизни!..

Но тогда выяснять, кто с кем и где встречался, было не место да и не время…

Я отобрал пятерку ребят, владевших боевыми рукопашными искусствами, и послал их проверить чердаки близлежащих домов: на одном они задержали снайпера, которого мы передали военным, охранявшим Белый дом, как и «лазутчика», шнырявшего среди «защитников». Его обнаружил я, обратив внимание, что один мужчина лет тридцати, молча подходит к одной группе людей, потом к другой, после чего, зыркая по сторонам, сует нос под куртку. Решил не выпускать его из поля зрения. В этот момент Дуров мне шепчет:

— Видишь, командир, парня в голубой куртке? Не нравится он мне что-то…

— Давно за ним наблюдаю. — Я повернулся к Аркадию, — Аркаша, задержи-ка того, в голубой куртке, только аккуратненько и без шума…

Парень и глазом не моргнул, как его руки оказались за спиной. Подводят ко мне.

— На кого работаешь, парень? — спокойно спрашиваю.

— Не понимаю, о чем ты, земляк? — усмехнулся тот.

Резко распахиваю его куртку, а под ней — портативная рация.

— Отведите его в штаб: там разберутся, — бросил я и вдруг увидел, как несколько подвыпивших парней несут бутылки с «коктейлем Молотова». — Подождите-ка, ребята! — сказал я и подал знак афганцам: те мгновенно окружили их. — Зачем это? — кивнул я на бутылки.

— Надо же как-то защищаться… — буркнул один из них.

— От кого защищаться? На вас что, уже нападают? — Я не на шутку разозлился. — Да вы самые настоящие провокаторы! В бронемашинах такие же русские люди, как и мы, а вы их сжигать готовы?

— А если они стрелять начнут?

— Да кто тебе сказал, что у них боевые снаряды? Я уверен, никто не будет стрелять, если не провоцировать!

Кто-то предложил мне подняться на танк и разъяснить всем, что нельзя поддаваться панике и провоцировать военных. Я говорил долго, отвечал на вопросы.

Через несколько дней после путча я познакомился с американским журналистом по фамилии Полярос: он пришел взять у меня интервью об августовских событиях. И вдруг, по ходу разговора, он утверждает, что ему знакомо мое лицо: в ту августовскую ночь он был на баррикадах и сфотографировал меня, вещающего с танка. Снимок был опубликован в «Таймс», и он получил за него пятьсот долларов. Вот такая забавная деталь.

Вскоре стали возвращаться мои «авторазведчики», благодаря которым мы получили информацию, и все ценные сведения я передавал в штаб обороны. Никто не учил меня, как вести себя на баррикадах, я действовал, как действовал бы мой герой — Савелий Говорков. Сейчас говорят, что все тогда было чуть ли не фарсом, во всяком случае, несерьезно. Чушь собачья! Не откажись «Альфа» штурмовать Белый дом, пойди Павел Грачев на поводу у гэкачепистов и подними войска ВДВ… даже страшно подумать, что это была бы за мясорубка…

Печально, что на Садовом, где случилась трагедия, не было разумных людей, которые нашли бы такие слова, способные остановить водителей бронетехники. Не нашлось, и три молодых жизни оборвались… О напряжении у туннеля мне сообщил один из «разведчиков», и мы помчались туда, но… опоздали: приехали, когда еще горел троллейбус, но смерть уже пришла на баррикады. До сих пор вижу растерянность на лицах и гражданских, и военных, а последние были не только растеряны, но и просто посерели на глазах, а потухшие глаза были уставлены в землю. На эти молоденькие лица было просто страшно смотреть…

Нет, тогда все было всерьез…

Через несколько месяцев Павел Сергеевич меня как-то спрашивает, получил ли я медаль «Защитника отечества». Говорю, нет.

— Надо же, кому не лень получают эту награду: такое впечатление, что вся Москва была у Белого дома, а человек, который действительно столько сделал на баррикадах, ее до сих пор не получил! — раздраженно говорит Грачев и добавляет: — Нужно исправить эту несправедливость… — делает пометку в своем еженедельнике.

Но эту медаль я так и не получил…

Если человека обманывают, его отношение к тем, кто это сделал, резко меняется. Прошло около двух лет, и москвичей снова призвали: «Все на защиту демократии!» На этот раз — к мэрии. А у меня полное безразличие: вера пропала начисто! На этот раз смертей было гораздо больше, а Павел Грачев, не пожелавший поднять руку на народ в августе девяносто первого и попавший за это под домашний арест, на этот раз самолично руководил операцией по обстрелу Белого дома. Того самого Белого дома, который мы два года назад защищали в буквальном смысле голыми руками.