Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

— Знаешь, ты должен приехать. Ты не поверишь! Это становится смешно-о-о!.. Они строят оазис!.. Да! Конечно, настоящего в Аризоне нет. Но такого, как этот, нет и в настоящей Сахаре! Если бы только Джо мог это видеть… Помнишь в «Марокко»? Как великолепно он сделал пустыню — из ничего!.. Разумеется, этот Селзник буквально следует своему любимому сценарию и говорит: «Делайте оазис!». Они копают яму, в которой поместятся десять плавательных бассейнов! И валятся туда с солнечными ударами. Болеславского все время рвет… Они считают, что он напился ядовитой воды, но я утверждаю, что это сценарий! Ты представить не можешь, на что это похоже. Он плохой режиссер, когда он чувствует себя хорошо, а теперь… Я только смеюсь. Когда приедешь, привези эту новую камеру для «домашнего кино», которую придумал Кодак. Привези для нее побольше пленки… Я должна запечатлеть это уродство. А еще привези мне кислой капусты и немного черного хлеба. У них здесь есть только американский «котекс».

Трэвис так и не приехал к нам, но прислал студийную машину со всем, что она заказала. Моя мать полюбила свою маленькую кинокамеру. Она сделалась новым пунктом в описи предметов из нашей грим-уборной. Несколько лет Дитрих не расставалась с ней.

Когда наш «водоем» был готов, появились пальмы. Они прибыли, радостно подпрыгивая на машинах, колонна которых доставила нам любезный привет от Калифорнийской пустыни. Когда их посадили вокруг нашего «прозрачного водоема», они выглядели как-то не по-мароккански, но так чарующе колыхали ветвями под легким бризом! И потом — кого заботила достоверность! Несколько тощих мастодонтов прибыли, прижимая финики к своей чешуйчатой груди; привезшие их люди дали мне их целую горсть. А вот наши начальники не получили ни одного — мы, члены съемочной группы, слопали их в полной тайне.

Моя мать всегда думала, что лошади обитают только на ипподромах, где должны в основном быстро бегать и выглядеть при этом очень красиво. Ездить верхом, как это делают «штатские», то есть для удовольствия, она считала абсолютной тратой времени, и, стало быть, для себя — сущим проклятьем.

И вот женщина-каскадер, одетая, как Дитрих: толстые шерстяные брюки для верховой езды, кушак шириной двенадцать дюймов и тюрбан, напоминающий перевернутый ночной горшок, — галопом въехала в оазис и остановилась на нужной отметке.

— Стоп!

Подошел наш Следящий за Дюнами.

— Мисс Дитрих, мы готовы снимать вас, — благоговейно выдохнул он.

Моя мать подошла к лошади. Теперь сцена должна была продолжаться с момента ее спешивания. Небольшая проблема… сначала ей надо было взобраться на спину лошади. Я, наученная ездить верхом каскадерами и, благодаря их доброте и бесконечному терпению, преуспевшая в умении прочно держаться в седле, наблюдала. Я обучила ее грациозно соскальзывать с английского седла, но она не пожелала учиться садиться на лошадь, говоря, раз в сценарии нет, то и необходимости в этом нет. Рабочий подставил ящик и приготовился помочь ей.

Ящик начал погружаться в песок, лошадь испугалась. Служитель шагнул к ней, Дитрих посмотрела на него своим взглядом «прусского офицера», — он встал по стойке смирно и натянул повод. Ящик переставили, он опять стал погружаться в песок, лошадь отскочила в сторону. Дитрих сверкнула глазами и просто пригвоздила к земле эту маленькую норовистую кобылку. Сухой горячий песок, должно быть, обжигал ее точеные лодыжки, но кобыла стояла как вкопанная, без единого движения — эта лошадь тут же поняла, что такое Взгляд Дитрих! Камеры работали, наша звезда мастерски соскользнула с седла на землю в поджидавшие ее руки партнера, и одна из самых скучных сцен в истории кино была сыграна — к восторгу и удовлетворению нашего режиссера Болеславского, который умер вскоре после окончания съемок. Моя мать, услышав известие о его смерти, произнесла нараспев:

— Мы все должны были умереть после «Сада Аллаха». Но ему следовало это сделать до фильма!

В тот день в «оазисе», после седьмого дубля, она взглянула на небо, оценила освещение, поняла, что свет мы теряем, и решила покончить с неудачами этого дня. Она выдохнула: «А-а-ах!» — и упала в обморок. Дитрих никогда не падала в обморок — такая потеря контроля над собой совершенно не устраивала ее! В последующие годы она много раз «теряла сознание», но это не имело ничего общего с обмороками. Фактически идею ей подал Отдел по связям с общественностью, работавший у Селзника. Она разозлилась на их пресс-релизы:

Она позвонила Селзнику с протестом: «Я не какая-нибудь слабачка, способная потерять присутствие духа. Хватит с нас «старой дамы» Буайе, который делает это за всех. Он кладет себе на запястья мешочки со льдом! Даже верблюды дохнут от такой жары, а я, между прочим, сижу под феном! Возмутительно — вы не показываете мне, что выпускаете, и выставляете меня этаким вялым цветочком из тех, что мнят себя профессионалами, хотя на самом деле — всего лишь любители».

Селзник успокоил ее, пообещав в будущем более героические пресс-релизы.

Теперь же Нелли, видя мою мать распростертой на песке, пронзительно закричала. Я схватила ее и проговорила шепотом:

— Она притворяется. Не волнуйся. Давай подыграем. — Я бросилась к маме; ее веки подрагивали, в точности как у Джанет Гейнор в момент полной расслабленности.

— О, Мутти, Мутти! — восклицала я, — скажи что-нибудь! — Я, должно быть, переиграла, потому что она открыла один глаз и свирепо взглянула на меня! Я вдруг поняла, что она ожидала, что я тоже поверю в ее обман, как и все остальные. Один из студийных врачей, которые обеспечивали себе комфортную жизнь — с гаражом на четыре автомобиля — тем, что подгоняли свои диагнозы под расписание съемок, пощупал пульс Дитрих, объявил его, нормальный, учащенным и посоветовал немедленно отдохнуть в прохладном месте. Обеспокоенный режиссер увидел в этом выход. На сегодня съемки были окончены, и мы вернулись в Юму к кондиционерам. Моя мать была в приподнятом настроении:

— Ну-с, они пишут, я в обморок падаю — так я решила попробовать! Делать семь дублей этой сцены — какая нелепость. Идиот-режиссер думает, что, если он переснимет ее еще и еще, она станет лучше. Единственное, что нужно сделать, это вырезать весь кусок. Посмотришь: они сохранят эту жуткую сцену в картине только потому, что построили для нее целый оазис и влюбились в него. — Она взглянула на меня.

— Ангел, как ты узнала, что я вовсе не в обмороке? — В голосе прозвучало раздражение. Значит, я была права! Ей не понравилось, что я на самом деле не испугалась за нее. Я постаралась не ошибиться, отвечая:

— О, Мутти, я просто думала, что с тобой этого вообще не может случиться!

Она обернулась к Нелли.

— Видишь, как ребенок понимает? Она знает, как меня воспитывали: умей терпеть и никогда не жалуйся. Моя мать всегда говорила: «Дочь солдата не плачет!». Все дело в воспитании. Кстати, о воспитании. Хватит тебе уже общаться с людьми из низших классов. Нелли, скажи шоферу со студии, чтобы привез обратно в гостиницу вещи Марии! — И она набросилась на блюдо с мелко нарубленными овощами и солониной.