Геббельс. Адвокат дьявола

Иногда он читал детям книги и пел вместе с ними народные песни. Дети играли в свои обычные игры, но для беготни им не хватало места, поскольку комнаты были не больше купе спального вагона. Когда артобстрел прекращался, детям разрешали погулять в саду. Однажды они увидели в небе над Берлином самолет. «Почему мы не уезжаем отсюда?» – спросили они. Мать отвечала им: «Разве вам не нравится у дядюшки фюрера?» Дети покорно согласились, что у дядюшки фюрера им очень хорошо.

Совершенно неожиданно в бомбоубежище появился профессор Карл Франц Гебхардт, глава немецкого отделения Красного Креста. Он собирался вечером 26 апреля выехать из Берлина на нескольких машинах, принадлежавших Международному Красному Кресту. Он спросил, не нужно ли эвакуировать женщин и детей. Профессор зашел к Магде в ее крошечную комнату, но она и слушать не хотела о бегстве: она останется здесь, и ее дети будут с ней.

Магда была очень занята, имея на руках шестерых маленьких непосед. Одежду приходилось постоянно стирать и гладить, так как они не взяли с собой ничего на смену. Она много играла с ними. Однажды старшая дочь Хельга, развитая не по годам, грустно спросила ее: «Мама, мы должны умереть?»

Магде достало сил спокойно улыбнуться и покачать головой, но она разрыдалась, как только осталась одна. Ее охватывал ужас при мысли о том, что должно было произойти. Хватит ли ей мужества смотреть, как умирают ее дети?^[128]

Ева Браун, еще одна женщина, находившаяся в бункере, казалось, полностью примирилась с мыслью о предстоящей смерти. Фактически, она была единственной союзницей Геббельса в маленьком заговоре с целью обеспечить героическую смерть фюрера.

Она всегда держалась в тени, тогда как Гитлер все же был крупнейшей исторической фигурой; ей дозволялось проводить с ним лишь несколько часов в сутки; теперь, в последние дни нацистского режима, ей удалось вступить в свои права. Гитлера покинули почти все бывшие соратники, за исключением считанных друзей, и он полностью принадлежал ей. «Пока смерть не разлучит нас». В Еве Браун еще были живы представления томящейся немецкой горничной о романтической любви.

Скорее всего, Геббельс, а может быть, и Ева Браун, наконец, убедили Гитлера в необходимости умереть. 28 апреля он пригласил к себе всех обитателей подземелья. Речь шла о самоубийстве. Гитлер объявил, что все должны покончить с собой, к тому же желательно таким способом, чтобы их тела было невозможно опознать. Яд был у всех. Массовый уход из жизни должен был начаться в ту минуту, когла русские прорвутся к рейхсканцелярии. Его слушатели согласно кивали и наперебой заверяли фюрера, что жаждут покончить с собой. У каждого был собственный план самоубийства, каждый ощущал себя героем. Несмотря на разыгрывавшуюся перед ним драму, Гитлер втайне продолжал надеяться на чудо. Что касается остальных, то они не собирались умирать. За исключением семьи Геббельса и Евы Браун никто не последовал примеру фюрера.

Поражение Германии было настолько сокрушительным, что подобного еще не знала история. Полоска немецкой земли, еще не занятой противником, с каждым днем становилась все уже. Отдельные, отрезанные друг от друга территории, где немцы еще сопротивлялись, напоминали островки в океане. Встреча русских и американцев на Эльбе уже состоялась, и Германия раскололась на две части.

В руках русских уже оказалось более половины Берлина. Сражение велось практически повсюду. В самом городе уже не представлялось возможным установить связь между отдельными ведущими бои частями.

Иногда улицы, только что бывшие ареной ожесточенной схватки, окутывались глубочайшей тишиной – главное действие перемещалось в другой район. Солдаты германской армии пользовались любой возможностью, чтобы избавиться от военной формы и переодеться в штатское.

В городе царила невероятная растерянность. Больше всего жители Берлина боялись, что на их улицу придут их защитники, то есть немецкие войска. Им навстречу выходили женщины и старики, которые умоляли офицеров перейти в другой квартал. На фонарях висели тела сотен дезертиров. Пошатнувшаяся дисциплина обеспечивалась одним-единственным средством – жестокостью и страхом. Были случаи, когда солдаты бунтовали и расстреливали офицеров. Однако открытое неповиновение встречалось редко. В основном немецкие солдаты не отличались революционными настроениями.

Берлинские ночи были яркими и светлыми, потому что город полыхал в тысяче мест одновременно и никто не пытался потушить гигантский пожар. Берлин превратился в сплошное море огня, и с высоты полета бомбардировщиков, которые еще продолжали кружить в небе, казалось, что мир проваливается в огненную бездну.

В бункере фюрера мир действительно мог рухнуть с минуты на минуту. Все вокруг казалось нереальным и фантастическим. Властители Германии, посылавшие одним повелительным жестом на смерть миллионы людей – евреев, поляков, чехов, югославов и даже немцев, – сами не собирались умирать. На самом деле о смерти говорили очень много, но большинство обитателей подземелья надеялись на невероятный случай, который должен был их спасти. Даже человек, которого Геббельс хотел возвести в ранг величайшего героя, и тот не мог отказаться от надежды.

Он боялся смерти. С большим трудом он тащил свое разбитое тело по подземелью, не в силах совладать с дрожью, сотрясавшей его. Когла он прикасался к военным картам, на них оставались следы от его вспотевших от страха смерти пальцев. Он все еще строил какие-то планы, о чем-то думал и оперировал в уме несуществующими армиями.

Затем он снова повторял всем, кто прятался с ним в убежище, каким должен быть их конец. Даже перед лицом смерти он оставался диктатором и не просто повелевал умереть другим, он еще указывал им, как они должны умереть. «Я вынужден настаивать на том, чтобы мое тело и тело Евы Браун было уничтожено прежде остальных».

Его охватывал панический ужас при одной мысли, что его тело попадет в руки русских и будет выставлено в Москве на обозрение. У нас нет доказательств, что Геббельс пугал его страшной картиной, однако это вполне возможно. Геббельс нуждался в смерти Гитлера, чтобы затем обожествить его. Но если бы русским удалось захватить его останки, они могли бы их использовать, чтобы в зародыше задушить легенду о Гитлере. Смерть Гитлера должна была таить загадку – а что может быть загадочнее, чем смерть, после которой не находят тела? Только такая гибель давала почву для будущей легенды о фюрере. Геббельс мог предполагать, что через год или два люди начнут спрашивать себя, действительно ли Гитлер умер, или он просто где-то скрывается, чтобы опять когда-нибудь выйти на сцену.

Союзница Геббельса Ева Браун наконец-то была вознаграждена за долготерпение: фюрер женился на ней. На свадьбе Геббельса почетным гостем был Гитлер. Теперь они поменялись местами. Брачная церемония состоялась в ночь с 28-го на 29 апреля и заняла всего несколько минут.

Затем был неофициальный прием, на котором присутствовали Магда, Борман и несколько свидетелей. Они уселись в одной из комнат, пили шампанское и тихо беседовали. Если быть совсем точным, то разговаривал в основном один Геббельс. Остальные, опасаясь сказать бестактность, едва осмеливались раскрывать рот, ибо положение в самом деле было таким, когда что ни скажи, все могло оказаться неловким. Они даже не решились поднять бокалы в честь молодых и пожелать им счастливого будущего – их будущее ограничивалось несколькими сутками.

Пока все сидели на приеме, Гитлер удалился вместе с секретарем, чтобы продиктовать свое частное и политическое завещания. Геббельс подписал оба документа в качестве свидетеля. Политическое завещание фюрера представляло собой его последнее обращение к грядущим поколениям: оно могло создать легенду о Гитлере, но могло и разрушить ее.

Имел ли Геббельс какое-либо отношение к политическому завещанию Гитлера? На этот вопрос невозможно ответить однозначно, но можно предположить, – и это будет более чем предположение, – что он решительно повлиял на фюрера во всем, что касалось завещания. Мы опять встречаем в нем классические формулировки геббельсовской пропаганды. Снова повторяется, что Германия не хотела войны и не начинала ее и что вся вина лежит на евреях. Снова утверждается, что, несмотря на все трудности, эта война войдет в историю, потому что в ней «немецкий народ показал, насколько сильна и неистребима в нем воля к жизни»^[129]. Здесь же прозвучала брань в адрес Геринга, а заодно и Гиммлера, который тем временем пытался начать переговоры с западными союзниками.