На далеких рубежах

-- Обязательно.

-- Это хорошо, матери его ковинька! -- бравым жестом подкрутил усы Гордей Захарович и снова понизил голос: -- А вот, это недавно, перед тем, как весне быть, газеты писали -- я, правда, сам не читал, -- что наши обстреляли самолет американов, -- тот залетел на нашу территорию. Скажи, это как же прикажешь понимать? Мы с кумом думали-гадали, да и решение вынесли такое: коль американ тот домой не воротился, стало быть, наши его и порешили.

-- Правильно. Было такое дело. Замполит одного сбил, а двух -- командир звена капитан Телюков.

-- И они таки вправду заблудили, американы, или, может, случилось так, как с нашим соседом когда-то: пустил он своих овец на наш выгон, а когда мы загнали их к себе в кошару, сосед взмолился: "Так и так, бедные овечки заблудились, верните!"

Байрачный рассмеялся:

-- Конечно же дело не вэтом. Враки это все. Ведь мы же ни разу не заблудились.

-- Я тоже думаю -- враки. Ну, а ты, Грицько, никого еще не сбил?

-- Пока нет.

Биби тем временем хлопотала на кухне -- готовила обед. Пошептавшись с женой, Грицько пошел к Телюкову, попросил у него "Волгу" и съездил в Каменку. Вернувшись с покупками, он застал отца в обществе замполита и односельчанина Петра Скибы. Все втроем сидели за накрытым столом.

Замполит, впрочем, вскоре поднялся. Прислушавшись к гулу самолета, он заметил:

-- Кажется, командир летит от полковника Жука. Надо пойти встретить. -Простился и ушел.

Следующей ночью полковник Жук пустил трех бомбардировщиков: двух -почти на практическом потолке, а одного -- на бреющем. Экипажи сыпали в воздухе противолокационную фольгу.

Это было то, чего так настойчиво добивался подполковник Поддубный.

Ну что ж, видно не зря побывал он у полковника Жука.

Глава тринадцатая

Над горным кряжем серебром рассыпался Млечный Путь. Небо усеяли звезды -- крупные, небольшие и совсем маленькие, едва заметные. Приглушенно доносится шум морского прибоя. Капитан Телюков лежит навзничь возле своего самолета и не просто любуется бархатным ночным небом, а старательно изучает и запоминает конфигурацию и взаиморасположение созвездий. Многие из них, особенно те, которые ближе к Полярной звезде, он свободно мог бы показать на немой карте звездного неба, а то и начертить на листе бумаги, как чертят летчики район полетов.

Телюков лежит на земле, зашнурованный в компенсационный костюм, а мысли его далеко -- в беспредельных просторах Вселенной. Его настолько захватила перспектива полета в космос, что он даже отказался от мысли поступить в академию -- не поехал сдавать экзамены, хотя не сомневался, что сдаст их успешно. Академия от него никуда не уйдет, можно поступить и в следующем году. А вот слетать в космос -- это невероятно заманчиво.

Как летчик, он понимал, что если ученым и конструкторам удалось уже разрешить проблему возвращения корабля на Землю, то на очереди полет человека. И с тем большим нетерпением ждал он вызова в школу космонавтов. Ждал каждый день, докучая своими вопросами начальнику штаба подполковнику Асинову, и возмущался, когда тот отвечал:

-- Там и без вас есть кому летать.

"Там" -- это в Москве, и Телюков завидовал летчикам, которые служили неподалеку от Москвы.

Шел второй час ночи. Из-за моря выплыл ущербный месяц. Большая Медведица, незаметно оборачиваясь вокруг Полярной звезды, уперлась лапой в горную гряду. Увидя возле соседнего самолета неподвижно застывшую фигуру лейтенанта Скибы, Телюков подозвал его к себе:

-- Ну, как дежурится, лейтенант? Вздремнули?

-- Да нет. Никак не приучу себя к отдыху во время ночного дежурства. Сплю больно крепко, боюсь проспать сигнал боевой тревоги.

-- Это без привычки.

-- А вы тоже не спали?

-- Комары не дают. И водится же этакая нечисть на нашей планете!

-- О, нечисти на нашей планете хоть отбавляй, -- многозначительно заметил Скиба, присаживаясь рядом на брезент. -- Я вот частенько думаю: до чего подлы и бессовестны империалисты. Наш народ строит коммунизм, кладет кирпич за кирпичом, а проклятые империалисты лезут, мешают. Не разбойники, а? И в то же самое время кричат, будто мы им угрожаем. Иной раз такая досада возьмет... Так бы и задушил этих крикунов собственными руками...

-- Вы, лейтенант, как я погляжу, становитесь истым воином, -- заметил Телюков. -- И вот что я вам скажу. Это еще не воин, который умеет обращаться со своим оружием. А вот если жжет у него сердце, если он исходит гневом к тем, кто угрожает мирной жизни его народа, -- это подлинный солдат. У такого и рука не дрогнет в бою, потому что он всем существом своим осознал, что борется за святое дело. Вот я скажу о себе. Сбил я двух нарушителей границы. Один из них явно -- американец. А другой -- черт его знает чей он и откуда залетел. Так вот, когда я шел в атаку, то почти ничего не чувствовал, кроме жгучей ненависти. Понимаете? Пламени в сердце... И больше ничего. "Ну, чего ты, вражья сила, -- думаю, -- лезешь к нам, непрошеный, незваный? Сгоришь ведь или утонешь! Съедят тебя крабы и раки или акула подхватит -- ну и черт с тобой! Не лезь!" Так-то, брат! Все идет от сердца. Конечно, вы еще в бою не были и не ощущали этого. Но будете ощущать то же самое, обязательно будете!

Меня, -- продолжал Телюков, как бы размышляя вслух, -- полковник Вознесенский стращал трибуналом за то, что я не сообщил своевременно об отрыве подвесных баков, и за то, что самовольно погнался за спутником. Слов нет -- поступил я плохо. Никуда не годится так поступать. Понимаю. Особенно в истории с баками. А вот то, что я погнался за спутником, приняв его за самолет, -- тут уж я на согласен! Пусть я ошибся. Но ведь у меня было непреодолимое желание сбить врага, во что бы то ни стало сбить! Разве это плохо? Полковник Вознесенский не понял этого. А наш командир вник и разобрался. Потому что сам летчик, сам подлинный воин. Вот и встал за меня горой.

Телюков помолчал, раздумывая над сказанным, затем добавил:

-- Не поймите меня превратно, лейтенант: я не восхваляю себя. Не в этом дело. Я хотел только подчеркнуть, как хорошо, когда у летчика появляется вот это боевое настроение, что ли. Это уже не просто летчик, это воин. Уметь летать, даже хорошо летать -- это еще не все. Нужно, чтобы душа кипела, клокотала от гнева и вообще -- помните: трудностей бояться -- жизнь прозевать!

Скиба слушал молча, вникая в каждое слово. Он не был еще в бою, и для него чрезвычайно важно было знать, что чувствует летчик во время атаки. Возможно, скоро, возможно, даже сию минуту прозвучит команда, и он тоже ринется в бой.

Телюков поднялся, потянулся. Обошел вокруг самолета, осветил фонариком колеса, чтобы проверить, не спускают ли скаты, и снова подошел к Скибе.

-- А не было страха от мысли, что и враг может сбить вас? -- спросил Скиба.

Телюков ответил не сразу.

-- Как вам сказать? Когда самолетная радиолокационная станция перешла на режим прицеливания, я уже думал только об одном: как бы не промахнуться. А вот после стрельбы старался не зависать в хвосте бомбардировщика. Вышел энергичным разворотом. И конечно же, если вы, приблизившись к вражескому самолету, будете висеть, то противник срежет вас... Впрочем, теперь нам легче: выпустил ракету и пускай идет...

Поучая так молодого летчика, Телюков и не подозревал, что его слушает замполит Горбунов, который, направляясь от СКП в дежурный домик, задержался возле АПА-7 (аэродромный пусковой агрегат).

-- Доброе дело делаете, капитан, беседуя с молодыми, -- сказал замполит, приблизившись к летчикам. Он взял Телюкова под руку и повел за собой. -- Очень хорошее дело, партийное. И я вот подумал, а не пора ли вам в партию?

Для Телюкова это оказалось полной неожиданностью.

-- В партию? -- переспросил он взволнованно.

-- Да, в партию.

-- Признаться, это была моя сокровенная мечта, но... ведь в партию!

-- Ну, да.

Телюков помолчал некоторое время.

-- А рекомендацию кто мне даст?