На далеких рубежах

-- Оставайся здоров, солдатик, -- прокряхтел Гордей Захарович. -Службу знаешь -- это хорошо, а вот что тыкаешь старому человеку -- это, матери твоей ковинька, негоже. Ну, пошел я.

-- Простите, Гордей Захарович, -- бросил ему вдогонку пристыженный солдат.

Лейтенант Байрачный и ждал и боялся встречи с отцом. Крутой был у старика нрав, ох, крутой! Не дай бог, не понравится ему невестка -- пиши пропало! Дойдет дело и до чуба и палку в ход может пустить. Бывают же такого крутого замеса родители!

А что папаша ехал не с добрыми намерениями, доказывалось хотя бы отсутствием телеграммы.

Прежде чем отправиться его встречать, Григорий забежал к замполиту.

-- Товарищ майор... Как снег на голову... отец... Зайдите, сделайте одолжение, хотя бы на полчасика. Перед вами он сдержит себя.

Замполит в это время проводил семинар руководителей групп политзанятий.

-- Хорошо, зайду. Да вы не сдавайтесь!

-- Понимаю, товарищ майор, но вы обязательно... очень прошу.

Гордей Захарович, обвешенный узлами, шел мимо коттеджей, отбиваясь от своры собак, предводительствуемых Рыцарем.

Старик останавливался, рассматривая постройки и брел дальше в поисках ДОСа.

-- Здравствуйте, отец! -- крикнул подбежавший к нему Байрачный.

-- Здорово, сын!

Они обнялись, поцеловались.

-- Что ж это вы телеграмму не дали? Я б машину прислал за вами на станцию... Давайте ваши узлы, ого, какие тяжелые! Попутной небось ехали?

-- Не стрекочи как сорока, -- сердито оборвал сына Гордей Захарович. -Неужто приличествует офицеру узлами этими погоны мять? Я уж сам понесу. А насчет телеграммы не беспокойся: велишь -- я и возле дома обожду, покаместь твоя краля губы накрасит да брови горелой спичкой насурмит...

-- Что вы говорите, отец!

-- А что слышите, то и говорю, ваше благородие. Трех сынов женил -- все родительского благословения испросили. А тебе, выходит, чихать на батьку. Ну как же! Офицер! А это видал? -- погрозил он палкой. -- Пожалуй, и отцом меня не признаешь? Погоди, дай только погляжу на твою туркеню...

-- Не туркеня, а туркменка, отец. Сколько раз в письмах я вам растолковывал, а вы все свое. И прошу вас не оскорблять мою жену!

-- А то что? -- Гордей Захарович остановился и сердито задвигал выгорелыми на солнце бровями.

-- Ничего. Ведь не вам, а мне с нею жить. Мне по сердцу она. Впрочем, я уверен, что и вам она понравится.

-- Ну, ну, ишь, надулся, как кулик на ветру, раз так -- показывай.

Биби прибирала на балконе, когда муж и тесть вошли в дом. Гордей Захарович поставил у порога узлы, оглянулся вокруг. Чисто кругом, матери его ковинька! Дорожка на диване, скатерть -- все прямо сверкает! Накрахмалено, выутюжено! Стекла в окнах так и сияют, а пол -- как зеркало отсвечивает. Из всего этого старик вывел первое заключение: невестка не какая-нибудь там интеллигентная белоручка, а работящая, хозяйственная труженица.

А вот и она собственной персоной. Влетела в комнату на Гришин зов, как птичка, -- легкая, хорошенькая, чистенькая. И не крашена, и не общипана, как городские нынешние модницы. Проста и привлекательна. Лицо смуглое, сама чернявая, глаза чуть раскосые, но не так, чтоб уж очень...

-- Это наш отец, Биди, -- сказал Байрачный.

-- Ой! -- Она вся встрепенулась. Покраснела, смутилась и вконец растерялась.

-- Здравствуйте, батечка... -- и опустила глаза под строгим взглядом тестя.

А тот все приглядывался да присматривался к невестке.

Грише казалось, вот-вот бедняжка Биби не выдержит этих смотрин, зальется слезами. Она ведь знала, как отец относился к их браку.

Но вот Григорий уловил на губах отца легкую улыбку и облегченно вздохнул -- понравилась!

-- Здравствуй, дочка, -- сказал наконец Гордей Захарович. -Здравствуй, девонька моя. Красивенькая ты и хозяйственная, как погляжу. Вот-то обрадуется старуха, когда я ворочусь домой и расскажу, какая у нас невестка. А то только и слышишь: "Что это там за туркеня у нашего Гришуни?" Поглядит на карточку и опять за свое...

-- Не туркеня, а туркменка, -- снова поправил отца Байрачный, готовый пуститься в пляс на радостях. -- И вообще, при чем тут национальность?

-- Винюсь тебе, дочка, что так назвал. Стар больно. Все путаю. Гриць у меня младший, а вот женился... А мать совсем сдает. То, бывало, с весны, как пригреет солнышко, так ее с огорода не докличешься, все копается. А этим летом что-то прихварывать стала. Силушки нет, яблока и того сорвать не может. Собрались бы к нам проведать старуху, а то помрет, невестку так и не увидит. А, Грицько? А ты что скажешь, дочка?

-- Мне давно хочется поехать на Полтавщину. Гриша говорит, что там чудесно -- Ворскла течет, луга цветут. Только не пускают его. Все некогда. Днем и ночью полеты, полеты..

-- Попрошу отпуск у командира, батя. Может, вместе и поедем. Я уже думал об этом, да боялся, а вдруг жена моя вам не понравится? Этого я очень боялся. Потому и думал долго.

-- Гм, -- ухмыльнулся старик. -- Глупый ты, Грицько! Думаешь, как я уже стар, так ничего и на разумею?

Биби смутилась. Помогла отцу снять сапоги и подала домашние шлепанцы. Потом, достав чистое полотенце, повела тестя на кухню умываться. Умывшись, Гордей Захарович причесался перед зеркалом, разгладил усы и наклонился над узлами. Вытащил окорок домашнего копчения, колбасу, залитую смальцем, и четыре бутылки, заткнутые кукурузными початками и залепленные воском.

-- Самогонка?

-- Свой первачок.

-- Запрещается ведь гнать.

-- А я так, чтоб никто не знал. За хатой в вишняке, и ни синь пороху.

-- Давайте спрячем, а то обещал зайти к нам замполит.

-- А он что, участковый у вас? Акт составит?

-- Совестно, батя! Отец офицера, секретаря комсомольского комитета -- и вдруг самогонщик.

-- А это не вашего ума дело. Из своего сахара гнал, два мешка заработал в колхозе.

-- Ну вот: сахар переводите!

-- Говорю, не твоего ума дело! -- сердито повторил Гордей Захарович. -И не ворованный сахар. Ступай и кличь в гости своего командира. Аль, может, он у вас такой, что нос задирает?

-- Нет, он не такой. Но водки, а тем более самогонки не пьет.

-- Болтай!

-- Правду говорю.

-- Печенка больная?

-- Нет. Просто не пьет. У нас так: либо летай, либо пей. Одно с другим не сочетается.

-- И ты не пьешь?

-- Нет.

-- Это хорошо, сынок, что не пьете, -- переменил тон старик. -- Пьяный силе своей не хозяин. Правильно поступаешь. Запомни: пьяного речи -трезвого мысли. Выпьешь на копейку, а наболтаешь на рубль... А при твоей работе... молчок! Это я понимаю. Да, горилка до добра не доведет. Помнишь дядю своего Марка? Ну, того, что служил на заводе на винокуренном? Так вот, было дело -- дорвался до бочки, как вол до воды, -- и уже не поднялся. Так и сгорел, горемычный. Люди бают, видели, как дымок сизый вылетал со рта.

-- А для чего ж вы гнали, да еще сюда привезли?

-- Как это для чего? -- искренне удивился Горедй Захарович. -- Свадьбу справим, как водится среди добрых людей. Покличешь еще Скибу Петра. Письмо ему передал старый Скиба. Вместе думали ехать, да он комбайнером в колхозе... Не ослобонил председатель.

Опорожнив узлы, Гордей захарович кликнул невестку, велел ее все убрать на кухню, а сам сел на стул и посадил рядом сына.

-- Ну, сказывай, сынок, что оно тут и как. На реактивном летаешь?

-- Теперь все самолеты-истребители реактивные.

-- И у американцев тоже?

-- Тоже.

Гордей Захарович ближе пододвинулся со своим стулом к сыну, спросил шепотом:

-- А скажи, Грицько, начистоту: у кого лучше самолеты -- у нас или у американцев? Про ракеты -- известно, наши лучше; наши взлетают, а ихние в море падают. А вот как с самолетами, а?

-- У американцев тоже авиация сильная, но таких самолетов, как наши, у них еще нет.

-- Ага, стало быть, и по самолетам мы их обскакали?