Воспоминания о людях и событиях моей жизни

Третий вопрос, которым пришлось мне заниматься, это прописка в Москве и освобождение наших комнат. В апреле 1943 года мне еще не исполнилось 16 лет и, соответственно, отсутствовал паспорт, но прописку (регистрацию) в Москве требовалось иметь. В домоуправлении мне дали справку, что я родился и жил в доме №7 по Большому Могильцевскому переулку, а в милиции поставили штамп о прописке на моем свидетельстве о рождении. Это свидетельство цело, и я берегу его как реликвию.

Если с моей пропиской в Москве все получилось просто, то с переездом от теток в свои комнаты дело оказалось труднее. За две комнаты, в которых жили бабушка, тетя Таня и Галя, после их отъезда из Москвы в Скопин в августе 1941 года, никто не платил. За другие две, в которых мы жили с мамой, она регулярно присылала деньги тете Лиде и она за эти комнаты платила. У домоуправления в связи с неоплатой двух комнат появилось право заселить их другими жильцами. Очевидно, было решено вещи из этих комнат перенести в комнаты, за которые мама платила. При переноске вещей, включая мебель, выяснилось, что они все влезают в одну комнату и даже остается место. Тогда вещи из первой, нашей с мамой комнаты (за которую все было оплачено), втиснули во вторую, уже набитую вещами бабушки и тети Тани. В результате, освободилась еще одна комната, в которую поселили женщину с маленькой дочкой, они раньше жили во флигеле нашего дома. В комнаты, которые раньше занимали бабушка с дедушкой и тетя Таня с Галей, поселили семью Дяденко.

Эта семья состояла из пяти человек. Глава семьи, Иван Игнатьевич, работал начальником военного пошивочного ателье. Его жена, Екатерина Ивановна, нигде не работала и занималась детьми и домашним хозяйством. Детей было трое. Служебное положение Ивана Игнатьевича позволяло им жить в те трудные времена безбедно. Продукты привозили им ящиками. Они приобретали предметы искусства (картины, скульптуры, посуду) хотя сами высокой культурой не отличались. Прожили мы вместе с ними пять лет, потом он получил отдельную квартиру.

Для того чтобы освободить наши две комнаты, в одной из которых составили все вещи, а во второй жила женщина с дочкой, я стал ходить в домоуправление с просьбой переселить эту женщину в другое место, при этом показывал квитанции о квартплате за 1942 – 43 годы. Очевидно, я не производил должного впечатления на домоуправа Захарову, и она отделывалась пустыми обещаниями. Эту проблему помог мне решить политрук ремесленного училища, что для меня явилось полной неожиданностью. Во время войны во многих организациях ввели должности политруков. На эти должности назначали, в основном, раненых армейских командиров. Такой политрук работал и в училище, в котором я учился. Имя его я сейчас не могу вспомнить, но именно он помог мне в трудном деле освобождения комнат.

В обязанности политруков входило проведение задушевных бесед с членами коллектива для того, чтобы выяснить "настроение масс". Такую беседу однажды политрук ремесленного училища провел со мной, и я рассказал ему о своих проблемах. Он решил мне помочь и действительно помог. Не знаю, куда он обратился, наверное, в райком партии, но через несколько недель он вдруг мне говорит: "Можешь идти в домоуправление и получить ключи от своей комнаты". Радости моей не было пределов. На следующий день я помчался в домоуправление и мне без проволочки отдали ключи. Женщину, которая там жила, переселили на ее прежнее место во флигель нашего дома.

В очередной выходной я отправился осваивать свое жилище. Прежде всего, познакомился с соседями: семьей Дяденко и одинокими женщинами – Елизаветой Петровной и Евдокией Петровной. Последние давно уже жили в нашем доме и знали меня. Екатерина Ивановна Дяденко – крупная, красивая –встретила меня приветливо. Первая наша комната была пуста. Открывать вторую комнату пришла домоуправ, так как она была опечатана. Когда ее открыли, я пришел в ужас. Она была до потолка заставлена, и войти в нее было нельзя – все вещи, вещи, вещи. Я постепенно стал разбирать их и, прежде всего, организовал себе жизнь в первой комнате – вынес диван, стол, стулья, шкаф, посуду, носильные вещи и т.д.

Разбирая вещи, я удивился, что картины, антикварные настольные часы, редкие книги, старинный фарфор и другие ценности не пропали. Благодаря им, а точнее, их продаже, мы смогли существовать пока я учился. Больше всего мне понравились настольные часы: одни в виде шлема, а другие - с календарем и метеорологическими приборами. Они целы и работают и сейчас. Одни - шлем - живут у Гали, часы с календарем у меня и украшают наши комнаты. Старые, много повидавшие на своем веку вещи не только красивы, они подкупают своим уютом и какой-то особой одушевленностью. На эту тему есть стихотворение Ильи Резника:

Старинные часы

Свидетели и судьи,

Старинные часы

Пока еще идут.

Для того, чтобы наши старинные часы шли, мне пришлось на протяжении всей жизни приложить немало усилий. Вначале немного о них: у них часовая, минутная и секундная стрелки, ртутный маятник, механизм боя и календарное устройство. Такие часы необходимо устанавливать на жестком основании для защиты от внешних колебаний. Обычно их устанавливают на верхней полке камина и поэтому они получили название "каминные". В 1971 году я купил для них напольную тумбу и укрепил ее в подвешенном состоянии в углу комнаты без касания пола. Механизм часов изготовлен во второй половине XIX века в Париже. Календарное устройство показывает число месяца, название дней недели и месяца, фазы луны и отклонение текущего времени от среднесолнечного. Циферблаты часов эмалевые белые с надписями на французском языке, корпус – бронзовый с позолотой. В нем, кроме часового и календарного механизмов, установлены метеоприборы: барометр и два термометра. В нижней части корпуса имеются регулировочные винты для установки маятника в положение, необходимое для четкой работы часового механизма. Часы были проданы в Россию через торговый дом, находившийся в Баден-Бадене (Германия). На передней панели часов гравировка об их принадлежности этому дому. Первым (известным мне) владельцем часов был действительный статский советник ведомства императрицы Марии Федоровны (современное управление социальной зашиты) Михаил Михайлович Рябов – мой дед, живший в Москве с 1871 по 1940 годы. После его смерти часы перешли к его старшей дочери Марии Михайловне Левицкой – учительнице (1895 – 1974), а затем к ее сыну – автору этих воспоминаний. Таким образом, часы стали семейной реликвией Левицких.

Во время моей жизни в Москве, а мамы – в Екатерининске, мы с ней активно переписывались. Главным событием этого периода было то, что к ней с большими трудностями, одна, добралась из Челябинска Галя после смерти ее мамы Татьяны Михайловны (маминой сестры). Приведу выдержки из дневниковых записей мамы:

"3 апреля 1943 года. Первая открытка от Андрюши с дороги из Верещагино – очень краткая. Говорила по телефону с Галей. Дорога рушится (весна), в Верещагино от нас лошади уже не идут, просила ее сейчас же искать лошадь (сколько ни возьмут) и ехать к нам. Все обещала сделать, нет у нее уже хлеба и другой еды. Волнуюсь за нее страшно... Голубочка бедная, сколько всего пережила - такая еще девочка! Ну, уж я ее здесь успокою. Боже, один уехал, другая не приехала, я – одна, вся душа изболелась!

4 апреля. О девочке ни слуху, ни духу. Все утро сидела на телефоне, но Галя не позвонила. У нас такой бурный вечер – дождь, ветер, Где-то она, моя бедняжка, странствует. И как мальчик, где спит? Прямо мне совестно сейчас, после бани, ложиться в чистую постель, когда дети неизвестно где.

5 апреля. Все утро мучилась в неизвестности и вдруг за обедом в 2 часа дня прибегают за мной "Галя приехала". Сидит на чемоданчике около печки, лицо все вспухло, на ногах прямо по тонне мокрых бурок, шла всю дорогу - 62 км пешком. Два дня была без еды, чего она только не испытала, моя бедная! Первые ее слова были "Мамочка!" Горе у нее большое.