Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Часто появлялась британская колония — больше, чтобы отведать знаменитых изделий повара ди Фрассо — сдобных английских пышек и густого малинового джема, чем ради забивания деревянных шариков в маленькие воротца. Чаплин, любивший, чтобы с его пышек текло масло и мед, чавкал, облизывал каждый палец по отдельности и удалялся. Наш Ронни предпочитал джем. Джордж Арлисс, держа в руке тонкую чашку с чаем, вел счет съеденным булкам.

На один из вечеров кто-то привел Клару Бау. Уже прошедшая пик своей карьеры, она тем не менее отлично выглядела и могла себе позволить прийти в ярко-зеленом брючном костюме. Она вскочила на пианино и, стоя там, выпила огромное количество коктейлей с шампанским; остаток вечера ее рвало, дверь туалета стерег для нее Великий Датчанин, Дюк. Это, впрочем, не создало никому никаких неудобств, потому что у нас было еще три «комнаты для припудривания носиков». Брат и сестра Бэрриморы имели обыкновение приезжать по отдельности, а уезжать вместе. Со своим мужем, Седриком Гиббонсом, приехала Долорес Дель Рио, чтобы поиграть в триктрак. Моя мать была поклонницей Долорес Дель Рио, считала ее самой красивой женщиной Голливуда. Я тоже изучила ее. Не такая уж красавица; рот — это точно — был восхитительным. Пока она сидела неподвижно, она излучала такую ауру мистики, тайны, притягивала к себе, гипнотизировала; но как только она «возвращалась к жизни», вы как будто тут же начинали чувствовать запах сушеного перца «чили» и скручивающихся на раскаленных камнях маисовых лепешек; она так и представлялась вам в окружении стайки очаровательных детишек, цепляющихся за ее юбки, и с младенцем у груди. Она смеялась, встряхивала и бросала кости, ставила фишки, а затем вызывающе смотрела на мужа своими черными глазами. Они составляли интересную пару: он, самый уважаемый в киноиндустрии художник, и она, мексиканская Мадонна, закутанная в плотно облегающий тело атлас.

Джон Гилберт ходил среди гостей, чувствуя ко всем искреннее расположение. Наверно, он и пригласил их, потому что мама обычно тяготела к другому типу людей. Мой альбом для автографов почти заполнился. В этот период я как раз начала собирать коллекцию «портретов великих звезд», и мамины гости отнеслись вполне снисходительно к моей просьбе о подписанной фотокарточке. «А можно большую?» Почти никто не забыл попросить своих секретарей выбрать фото получше, дать им подписать и отослать дочке Марлен Дитрих. Когда приходили пакеты с фотографиями, я доставала лупу и первым делом рассматривала подпись, чтобы убедиться, что она сделана собственноручно, а не отштампована; после этого я изготавливала паспарту и помещала портрет в застекленную рамку.

Все было как-то необычно в нашей жизни в доме ди Фрассо. Моя мать даже решилась фотографироваться с голыми ногами, в коротких теннисных шортах, а также позволила хозяйской афганской борзой позировать вместе с ней, что та с большим блеском и проделала! Рекламный отдел «Парамаунта» был в экстазе и объяснял метаморфозу Дитрих тем, что она наконец-то освободилась от гнета фон Штернберга. Никто и не подозревал, что Дитрих вдруг стала такой не по-европейски общительной благодаря Джону Гилберту и интерьеру дома графини ди Фрассо.

Должно быть, Любичу наконец удалось что-то написать, потому что мы отправились на студию и начали «переговоры» с Трэвисом.

— Ну, Трэвис, ты хотел сделать фильм о современности — пожалуйста! Вот увидишь, как трудно придумать костюмы, которые не устарели бы еще до выхода фильма!

— Марлен, дорогая, я же не первый раз…

Она не дала ему договорить:

— Но не с Дитрих. Всем наплевать, во что одеты твои остальные звезды, даже Ломбард. Ты годами одеваешь ее в платья покроя ночной рубашки, и никто этого не замечает. Сейчас мы будем делать свой самый трудный и самый скучный фильм. Без фон Штернберга в нем не будет тайны. Ничего, что запомнилось бы зрителям. Ну, возможно, мы с тобой выдадим пару замечательных находок, фильм понравится, но и только. Спорим на сто долларов, у меня будет круглое лицо и я выйду очень красивой разодетой куклой!

Трэвис налил маме кофе.

— Ходят слухи, что фильм будет делать Куп.

— Трэвис, знаешь, что он сказал Любичу? Он сказал, что раз Джо уехал, он «готов» снова со мной работать! Какая самонадеянность! Ковбой берется судить? Пусть посмотрит «Марокко» и поучится скромности! Впрочем, он никогда не отличался умом. Надо сочинить очень хорошие головные уборы для первых сцен, иначе будет одно скрещивание и перекрещивание ног. И если Любич решит, быть или не быть мужчине с ней в спальне, то мы будем знать, какая ночная рубашка нам нужна. Это у Де Милля из платьев вылезают груди во весь экран и все время отвратительные оргии — это «история», видите ли… А мы должны проследить, чтобы кровать не была видна за моей спиной, когда я разговариваю, стоя в дверях, с мужчиной при полном параде! Я люблю Мэй, но это она виновата, что мы имеем господина Хейза с его ребяческой цензурой. Так по-американски — видеть секс повсюду, но при этом пытаться спрятать его. Трэвис, пусть они принесут тебе «Вог» или «Вэнити Фэр» и еще какой-нибудь журнал, изучи их, чтобы мы, не дай Бог, не сделали чего-то, что уже есть у них.

Они поцеловались, и мы уехали.

— Папи, я собираюсь устроить Гилберта в наш фильм, который теперь называется «Желание». Не спрашивай, почему, — ты же знаешь, Любич обожает «неприличные» названия, вроде «Дьявол — это женщина».

Было воскресенье, и мы звонили в Европу. «Нет, я дома. Катер Ронни дал течь, а Джек напился. Я оставила его спать, а сама пошла домой делать звонки. Конечно, Любич уже ревнует. Но Джек может сыграть главаря похитителей драгоценностей. Возраст не имеет значения, я заставлю Любича сделать с ним пробу. Если я тебе понадоблюсь, позвони Нелли — она знает, где меня найти. Передаю трубку Ребенку». Я говорила мало, сдерживалась, чтобы не спросить о Тами. Когда он сказал, что она сейчас гуляет с Тедди, я вежливо попрощалась и повесила трубку. Непривычно было снова говорить по-немецки.

Кто-то позвонил и сказал, что застрелили Хьюи Лонга и что великий Джон Гилберт пробуется на пустячную роль в непонятно каком фильме. Убийство сенатора Лонга казалось большей милостью по отношению к участникам событий. Моя мать торжествовала. Она позвонила в Париж:

— Папи, Любич одобрил пробы. Я была партнершей Джека. Он не хотел, все говорил, что мне, «великой звезде», не подобает появляться в крошечной кинопробе. Разумеется, я ответила, что не позволю ему делать ее одному. Мы с Трэвисом придумали очень хороший костюм, с рисунком в крупный черно-белый горох, и замечательную шляпу, чтобы отвлечь зрителя на меня. Я сама установила свет, так что никаких его морщин не стало видно. Все посмотрели в камеру и сказали ему, что он выглядит очень молодо. Шляпа и горошек так хороши, что я заставила их сделать фотографии. Мы их используем для рекламы — после того, как я их отретуширую, конечно. Я пошлю их тебе, чтобы ты понял, о чем я говорю: с моим освещением Джек выглядит на десять лет моложе.

«Парамаунт» утвердил Джона Гилберта на роль Карлоса Марголи в «Желании», а на мой день рождения он подарил мне новый альбом для автографов. Альбом был из марокканской кожи цвета граната, с уголками из настоящего золота. Я им очень дорожила.

Моя мать названивала своему пасаденскому доктору, прося его прийти к Гилберту домой и сделать ему уколы. Однажды Джон заехал за мамой на машине. Я не видела его некоторое время, и перемена в нем испугала меня: сейчас его угли тлели внутри фиолетовых глазниц, а улыбка как-то поникла. Я думала, мама ухаживает за ним. Ее крепкий бульон оказался совершенно бесполезен! Знал ли сам Гилберт какого-нибудь доктора, который не жил бы в Пасадене?

Слава Богу, я смогла сделать ему на Рождество хороший подарок. В тот год все дарили друг другу замшевые закладки для книг, с вышивкой «со значением» для получателя.

Мама решила, что Гилберт должен устроить своей дочке особо радостное Рождество, и мы пошли по магазинам. Я уверена, что временами мою мать охватывало желание «по правде» иметь дочку-«принцессу», одетую в воздушные платьица, всю в оборочках, бантиках и кружавчиках, похожую на снимки в популярных журналах. Дитрих часто «удочеряла» маленьких девочек, которым вообще-то всегда нужна крестная-фея. Она осыпала их изящными подарками — куколками в сказочных платьях, медальонами в форме сердечка, тонкими браслетиками со звенящими подвесками — и наслаждалась изумленной благодарностью, загоравшейся в детских глазах. Рано или поздно она пресыщалась восхищением и, подобно Мэри Поппинс при перемене ветра, исчезала. Девочки же никогда ее не забывали, всегда помнили свое детское чувство к ней. Одной из таких девочек стала для моей матери и дочь Джона Гилберта.