Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

В эту элитную группу новички принимались чрезвычайно редко. Одни и те же блестящие люди постоянно видели одних и тех же блестящих людей. «Тематические» приемы поэтому приобрели особое значение: специальное оформление позволяло представить слишком знакомое как бы в новом свете — пусть и на мгновение. Так же стали поступать и с домами: приглашали специалистов и просили заново декорировать интерьер, чтобы, приходя на следующий прием, гости с освежающим удивлением подумали бы, что случайно ошиблись адресом. Особенно рьяно оберегались секреты, связанные с новыми нарядами, которые каждый раз были все более и более потрясающими. Студийные модельеры и швейники не знали отдыха, трудясь над тем, чтобы их звезды даже на неофициальных вечерах затмевали звезд студий-соперниц.

Когда мне позволяли сопровождать маму, я считала, что попадаю в сказку. Джин Харлоу в серебряном наряде, попивая «Пинк Леди», слегка улыбается Уильяму Пауэллу. Уоллес Бири вьется вокруг танцовщицы по имени Джинджер Роджерс. Друзья-приятели и собутыльники Джон Гилберт и Джон Бэрримор ищут бар; и тот, и другой — это романтическая мечта в процессе превращения в кошмарный сон. Джоан Кроуфорд в красном в обтяжку, решившая, что Франшо Тон должен посмотреть в ее сторону, пока она висит на руке Дугласа Фэрбенкса-младшего. Мэри Пикфорд в нежно-голубой тафте изящно жует птифуры, а Дуглас Фэрбенкс — настоящий — старательно втягивает живот в надежде выглядеть моложе собственного сына. Джаннет Мак-Дональд в гипюре ищет Шевалье, который в это время мило беседует с Клодетт Кольбер, одетой в матовое атласное платье работы Трэвиса Бентона. Шарль Буайе жаждет услышать их разговор, потому что уверен, что они обсуждают именно его. Лайонел Бэрримор с сестрой Этель ищут своего брата Джона. Кэрол Ломбард в биллиардной поучает Джорджа Рафта, Кларка Гейбла и Кэри Гранта, делясь с ними хитростями игры в снукер, а Гари Купер просто стоит, опершись о панель дубовой обшивки, и смотрит. Семейства Фредерика Марча и Рэтбоунов прибывают вместе. Рональд Кольман в задумчивости удаляется в сад. Глория Свенсон, в черном как смоль наряде и в бриллиантах, откидывает голову и смеется шутке, которую слышит от Эдварда Робинсона, а Марлен Дитрих в своем смокинге мягко улыбается, глядя в мальчишеское лицо еще очень молодого Генри Фонда. Прибавьте сюда великих исполнителей вторых ролей, Юджина Паллетга и Эдварда Эверетта Хортона, композиторов Гершвина, Портера, Берлина, режиссеров, сценаристов, любимых агентов, директоров студий, продюсеров и вы получите голливудский прием давно прошедших времен. Обычно моя мать пробегала приглашения глазами, а затем бросала в корзину. Однако на этот раз приглашение было перечитано — «тема» заинтересовала ее.

— Радость моя, набери номер Трэвиса… Трэвис, ты слышал, Рэтбоуны опять дают прием? Я не верю, что это придумала жена Рэтбоуна. Думаю, идею ей подсказала графиня ди Фрассо. Интересная женщина. Но почему эти богатые американки так стремятся выйти замуж за бедных европейских аристократов? Ради титула? Наверно, она очень гордится тем, что она «графиня». За вычетом этого, да еще того, что у нее Гейбл в любовниках, она весьма умна. Здесь говорится, что нужно являться в образе «человека, который вызывает у вас наибольшее восхищение». Ты идешь, Трэвис? А что если ты наденешь платье из перьев из «Шанхайского экспресса» и будешь Дитрих? Не знаю, кого они еще пригласили. Гейбл нарядится Луисом Майером — он не знает, кем еще восхищаться. А Кроуфорд, представь себе, явится как Кроуфорд! Наверно, им всем хочется предстать в собственном образе! Я буду Ледой… — последовала долгая пауза.

— Трэвис? Не заставляй меня изменить мое мнение о тебе! Я всегда говорю, что ты образованный человек. Ты должен знать легенду о Леде и Лебеде! Великолепный белый лебедь соблазняет прелестную девственницу, она влюбляется в него, и они навеки остаются соединенными… Да, именно так!.. Ну, по крайней мере, я знаю именно такую историю!

Я слушала, стараясь вообразить свою мать девственницей. Я не очень хорошо представляла себе, что это такое, но звучало это довольно рискованно.

— Надо будет соорудить лебедя. Иначе никто не поймет, кто я. Она должна быть «завернута» в него. У нас целая неделя на костюм. Закажи лебединые перья. Не забудь, что нужны длинные, из крыльев, и очень короткие тоже, чтобы сделать шею… Что? Разумеется, глаза в обрамлении драгоценных камней. Трэвис, что с тобой сегодня? У лебедя не может быть голубых глаз — только зеленые!.. Не забудь, работать будем ночью, чтобы никто не прознал, кем я наряжаюсь! Если Луэлла Парсонс пронюхает о перьях, то напишет в газете, что я буду чайкой!

Ни один костюм в кино еще не мастерили и не отделывали так тщательно, как Леду и ее лебедя. Когда наконец Дитрих «вшили» в него, это было фантастическое зрелище! Короткие завитки волос, как у «греческой статуи», плотно обрамляли ее лицо, вокруг открытой шеи нежно обвивался лебедь, а голова его, как на подушке, покоилась на маминой груди. Ее тело страстно обнимала огромная птица из накрахмаленного белого шифона. Может быть, кто-то и не знал истории Леды и Лебедя, но никто не мог ошибиться насчет чувства, которое символизировал представленный мамой образ. Сопровождала ее в тот вечер «Марлен Дитрих»: в образе своего идола предстала новая мамина подруга Элизабет Аллан. Эта неплохая актриса с лицом фарфоровой пастушки была однажды приглашена к нам на чай, но осталась и на ужин. Кажется, ее привела Рут Чаттертон, опытная театральная актриса и коллега по «Парамаунту», хотя и не из маминой — звездной — категории. Чаттертон умела водить самолет и отличалась непосредственностью. Впоследствии она играла те роли, которые по рангу неудобно было давать Мэри Астор. Моя мать была очарована хрупкостью Элизабет Аллан, она сравнила ее с «английской чайной розой» Она велела Трэвису укоротить один из своих любимых фраков, и мы все помогали Элизабет облачаться в него. Нелли уложила ей волосы, я воткнула золотые булавки в жесткую манишку, а мама подправила брюки, чтобы штанины не слишком закрывали легкие лакированные ботинки. Потом она надела на голову ошеломленной девушке один из лучших своих цилиндров, показала, как принять позу a la Dietrich, и засмеялась, довольная сходством. Перьев было так много, что мы минут двадцать усаживали нашу Леду и ее пылкого лебедя в машину. К счастью, новая Дитрих была тоненькая, как тростинка, и занимала очень мало места. Они отбыли вместе, чтобы стать сенсацией вечера! Трэвис с выводком швей отправились по домам. Дот и Нелли помогли мне с уборкой; мама не любила, чтобы горничные трогали ее личные вещи.

Моя мать наслаждалась жизнью. Бывало, что она даже не приходила ночевать — только звонила и говорила, что любит только меня. Иногда в ее обеденный перерыв приезжала Нелли присмотреть за мной и захватить что-то из нужных маме вещей — нужных для того, чем она в тот момент занималась. Поскольку Брайан выполнил мою просьбу и прислал мне «Гамлета», я по большей части сидела в доме при бассейне и расшифровывала Шекспира. Я решила, что «Гамлет» нравится мне гораздо больше, чем «Ромео и Джульетта».

Иногда Брайан откуда-то приезжал и возил меня в своей машине на пляж. Он всегда позволял мне располагаться на откидном сидении. Эта небольшая, незаметная скамья, которая раскладывалась в сторону задней части машины, как раз над багажником, тоже была для меня особым местом, как балкончик на поезде. Пальмы с шелестом проносились мимо. Когда сидишь на этом месте, то первым из пассажиров начинаешь чувствовать запах моря. Мы ставили машину, снимали обувь и брели по песку: я — с ведерком, Брайан — с ботинками через плечо. Я, конечно, была старовата для жестяного ведерка с голубым совочком, но мне нравилось выкапывать из песка крабов и смотреть, как они снова закапываются. Говорили мы мало. Когда он привозил меня домой, я надеялась, что он останется выпить чаю. Но чаще всего, видя, что мамы еще нет, он целовал меня в макушку, просил передать ей привет и просьбу позвонить и уезжал.