Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991

Будущее может быть грандиозным и фантастичным, но вторгается оно всегда в мир привычный, обжитой, обыкновенный до скуки. Поэтому последствия вторжения (по крайней мере, вначале) всегда кажутся не более чем странноватыми отклонениями от привычного хода вещей. Однако сколько горя, боли, ужаса, недоумения, слез, яда открывается для внимательного наблюдателя за этими «странноватыми отклонениями»!..

В отличие от многих и многих, Вячеслав Рыбаков все это давно знает и умеет. Роман его написан лет десять назад и нисколько не устарел за эти годы. Он и не может устареть — во всяком случае, до тех пор, пока мир вокруг нас населен знакомыми людьми, обуреваемыми знакомыми нам чувствами и вполне обыкновенными страстями и страстишками. Ибо этот роман не только (и не столько) о Молохе прогресса, — это прежде всего роман о нас с вами и для нас с вами.

В апрельском номере «Огонька» (№ 13) публикуется письмо Авторов в редакцию, посвященное уже несколько устаревшей январской новости. В перестроечное время события несутся вскачь…

Если вообще можно говорить о каких-то гарантах перестройки, то первым таким гарантом следует считать гласность. Сама по себе гласность не накормит, не напоит и дома не построит, но если прекратится гласность, то уж точно не будет нам ни еды, ни дома, ни перестройки, — ничего нам не будет, кроме всевластия ведомств да старого, знакомого, застойного болота.

Гласность — единственное пока РЕАЛЬНОЕ достижение перестройки. Страшно подумать, но стоит сейчас сменить редколлегии десятка журналов и газет, и мы моментально окажемся отброшены на десяток лет назад: словно и не было ничего — ни новой оттепели, ни надежд, ни забрезжившей было перспективы. Гласность надо беречь: у нас пока, кроме нее, ничего нет. И она торчит поперек глотки тайных и явных певцов застоя, словно кость, которую они не могут ни выплюнуть, ни проглотить. А как хотелось бы!

Январское «Положение о порядке допуска и пребывания представителей средств массовой информации в местах проведения мероприятий по обеспечению общественного порядка» — это очередная атака против гласности, слегка лишь прикрытая розовым туманом успокаивающих комментариев. От слов по поводу «распоясавшейся прессы» заинтересованные ведомства переходят к делу. Не нужно особенно напрягать фантазию, чтобы представить себе, как теперь будут развиваться события. Ведомства начнут делить журналистов на хороших и плохих (со своей, разумеется, ведомственной, точки зрения). «Хорошие» журналисты получат пропуска, плохие не получат, а если «хороший» позволит себе напечатать лишнее, его пропуска лишат на самом что ни на есть казенно-законном основании…

Впрочем, все это детали. Суть же дела состоит в том, что очередное ведомственное положение НЕ служит расширению гласности, НЕ помогает работе средств массовой информации, оно служит ведомствам, оно им удобно, оно помогает им дозировать информацию, а значит, набрасывает на гласность новую узду.

Поразительна позиция Союза журналистов! Он не просто позволил взнуздать себя ведомствам, он с готовностью помог им это сделать! Конечно, это не может быть позицией всего Союза, конечно, сотни и сотни настоящих журналистов, подлинных бойцов за перестройку, сознающих свой долг и понимающих опасность, поднимут свой голос против этой ведомственной акции. Мы присоединяемся к ним и зовем присоединиться всех, кому дорого свободное слово и дело подлинной перестройки нашего общества.

Вышедшее в Томске издание трилогии Авторов сопровождалось послесловием Геннадия Прашкевича.

<…>

Вокруг известных людей всегда роится множество мифов. Не избегли этой участи и братья Стругацкие. Но могу заверить, что, кажется, они все же не людены и, в любом случае, не подкидыши Странников, и, как с каждым здоровым и нормальным человеком, с ними интересно поговорить не только о судьбах мира, но и просто о новом фильме или даже о погоде, если уж так случилось… Помимо всего прочего, они очень внимательны ко всему, что происходит вокруг. Наверное, поэтому их книги так широко наполнены дыханием наших собственных (вечных и не вечных) проблем, наверное, поэтому они так широко и глубоко читались и в конце 60-х, и в 70-е, и в 80-е годы, — ведь их произведения всегда несли в себе истинную мораль, которой чужды и ненависть, и корысть, и национальное чванство, и любая жажда власти или насилия.

<…>

Пятым мая датировано предисловие БНа к сборнику Ильи Варшавского.

<…>

По-моему, у него не было врагов. Более того, у него не было даже самых обыкновенных недоброжелателей. Каждый, кто попадал в сферу его обаяния, как бы автоматически становился его другом или хотя бы добрым знакомым.

Он был остроумен и доброжелателен одновременно — сочетание редкостное. Впрочем, характер его вообще был соткан из противоречий. Его мудрый, основанный на большом жизненном опыте и на знакомстве с человеческой историей скептицизм по поводу прошлого, настоящего и будущего замечательно сочетался у него с удивительно радостным и солнечным мироощущением. Он был великим пессимистом и великим оптимистом одновременно. (Он любил слушать, рассказывать и придумывать анекдоты и частенько повторял знаменитое: «Хуже, говорите, быть не может? Экий вы, однако, пессимист. Уверяю вас: может быть и хуже, гораздо хуже!»)

<…>

Я не знаю, сколько всего рассказов написал Илья Иосифович за свою жизнь. Может быть, сотню, а может быть, и больше. Среди них есть замечательные, теперь уже классические, без всякой скидки — мирового класса. А слабых нет совсем. Илья Иосифович не писал слабых рассказов. Каждый его рассказ, даже проходной, был миниатюрным мысленным экспериментом, пристальным и внимательным взглядом, проникающим в хитросплетения нашего интересного мира, неожиданным изыском мудрого и веселого воображения.

И все же я рискну утверждать, что лучшей своей вещи Илья Иосифович так и не написал. Он готовился к ней, он мучился ею, он ждал ее, не раз он говорил мне: «Надоело это все — все эти смехохушки (он употреблял словцо значительно более энергичное и емкое). Хочется сделать что-нибудь настоящее, сильное…» Он считал ненастоящими и недостаточно сильными свои последние рассказы, которыми зачитывались и стар и млад. Которые принесли ему всесоюзную, да и европейскую славу!.. Я, помнится, не соглашался с ним, пытался спорить, но при этом понимал, что мастеру всегда виднее. Истинный Мастер всегда недоволен собой, и Мастер всегда прав. Он искал новые пути, но не успел найти их. Не успел.

<…>

В пятых номерах (поступивших, однако, к подписчикам в июне) передовых, «перестроечных» журналов «Новый мир» и «Знамя» синхронно публикуются две критические статьи, претендующие на анализ всего творчества АБС. Можно сказать, статьи были долгожданными: во времена застоя большинство критических работ о Стругацких носило обвинительный характер. Настали новые времена — вполне логично было бы прочесть АБС спокойно, без заказного шельмования. Но, оказывается, просто поменялся политический ветер, повернулся послушный ему критический флюгер, и Стругацких принялись «бить» с совершенно неожиданной стороны. И для пущего эффекта — залпом.

Вот фрагменты из статьи Ирины Васюченко в «Знамени».

<…>

Математики и историки, геологи и астрономы, врачи и пилоты космических кораблей, персонажи Стругацких прежде всего отличные парни, бесстрашные, находчивые удальцы. Для писателей важно, что любая из этих профессий может потребовать от героев не меньшей доблести, чем требовала от мушкетеров королевская служба или от пиратов — погоня за сокровищами. Историк Антон, представитель грядущей земной цивилизации, проводя Эксперимент на планете, погруженной во мрак средневековья, должен выступать в роли искателя приключений, дуэлянта и обольстителя дона Руматы («Трудно быть богом»). Коллектив НИИ Чародейства и Волшебства от лаборантов до маститых ученых занят утилизацией вурдалаков и джиннов, Змея Горыныча и гекатонхейров, Колеса Фортуны, волшебной палочки и других сказочных и мифических существ, явлений, предметов («Понедельник начинается в субботу»). Астроному Малянову и его друзьям, чтобы продолжить свои мирные кабинетные штудии, нужно проявить неслыханное мужество (повесть «За миллиард лет до конца света»). Железными бицепсами и нервами наделен и Максим Каммерер, который в «Обитаемом острове» пробует совершить на чужой планете государственный переворот, а в повести «Жук в муравейнике» выполнит головоломное спецзадание. Бесстрашны Иван Жилин, по поручению международного разведцентра изучающий нравы одной крайне неблагополучной страны («Хищные вещи века»), и Питер Глебски из повести «Отель „У погибшего альпиниста“», поскольку этот Глебски — полицейский инспектор.