Арнольд Мери. Последний эстонский герой

—Почему они бежали домой, я могу себе представить. Но что их заставляло переходить на сторону немцев? Это были убеждения или все-таки воля господина Случая?

—Убеждения, конечно убеждения. Сейчас поясню. На территории Эстонии в 1940-м году шла острейшая классовая борьба. Ведь ещё до начала войны профашистские антисоветские элементы начали жесточайшие террористические действия против сторонников советской власти. Это были неорганизованные группы, никакой статистики не существовало, и ученым, которые занимались этой проблемой, было очень трудно подсчитать количество жертв этой борьбы. Они утверждают, что летом и ранней осенью 1941-го года на территории Эстонии было уничтожено от 30 до 50 тысяч сторонников советской власти... И это похоже на правду.

Нас прибыло на фронт примерно восемь тысяч человек. Бои начались 6 июля 1941-го года. Я считаю весьма вероятным, что примерно треть состава корпуса сдалась в плен к немцам. А остальные бились яростно. Последних эстонцев выводили из состава корпуса ровно через три месяца, 6 октября 1941 года. В живых осталось 620 человек. Их отправили в распоряжение военкоматов для того, чтобы обеспечить несколько месяцев отдыха. И позже вместе с теми, кто вышел из госпиталей, они стали фундаментом для создания 8-го Эстонского стрелкового корпуса.

«Я был воспитан на тургеневском отношении к женщине»

Мобилизация. Новый эстонский корпус. Катя

— Меня часто спрашивали, как мне удалось сохранить такие теплые отношения с женой после 65 лет брака, поскольку это большая редкость. неужели правда редкость?

—Правда... А как вы встретились?

— первая встреча с моей будущей женой состоялась на Урале, в Чебаркуле. по-моему, в конце марта или начале апреля 1942-го года.

Я в тот момент находился в военно-инженерном училище в Мензелинске, это на границе между Татарией и Башкирией. Узнав, что курс подготовки вместо обещанных трех месяцев будет продлен до полугода, а может, и еще больше, я написал рапорт с просьбой направить меня из военного училища в формируемый новый эстонский корпус. Я считал, что за год война закончится, а я тут буду, так сказать, учиться. куда, к черту, это годится?! воевать надо!

и так ранней весной 1942-го года я оказался в 249-й дивизии, которая только-только формировалась, причем в чрезвычайно тяжелых условиях. Это один из трагических моментов, который сейчас используется для того, чтобы показать, как Россия «уничтожала» эстонский народ... но тогда я все обстоятельства подробно выяснял, и на очень высоком уровне, поэтому высказываю не предположения, а то, что я считаю действительно абсолютным фактом.

Мобилизация, которая была объявлена в 1941-м году в Советском Союзе, не распространялась на прибалтику, Западную Украину, Западную Белоруссию и Молдавию.

но в Эстонии мобилизацию объявил местный военный Совет. Причем независимо от возраста—во всяком случае и сорокалетние мужчины тоже были мобилизованы. Эта мобилизация проводилась уже тогда, когда Эстония была отрезана от России немецкими войсками, которые вышли на побережье Финского залива около Кунды и Рак-вере. Мобилизованные отправлялись на теплоходах в Ленинград. Конечно, были большие потери, потому что оба берега Финского залива—и северный, и южный—были уже в руках немцев. Бомбили очень сильно.

Когда мобилизованные прибыли в Ленинград, то военные власти от них отказались, потому что общесоюзное постановление насчет мобилизации на них не распространялось, и поэтому в глазах военного начальства они были, так сказать, незаконно мобилизованы республиканскими властями. Поэтому их всех направили на военные работы: на лесозаготовки, торфоразработки, в Архангельскую область, Западную Сибирь и так далее.

Положение было страшное. Даже мы в 1942-м году, когда формировали эстонский корпус, по утрам питались вареным овсом. Если армии есть было нечего, то можно себе представить, в каком положении были те, кого отправили на лесо- и торфоразработки... Говорить, что это был геноцид—ерунда и глупость. Вернее, не ерунда и не глупость, а самая натуральная подлость. Но люди гибли, в тех условиях вряд ли могло быть по-другому.

Когда осенью 1941-го года Николай Каротамм предпринимал действительно героические усилия по созданию нового эстонского корпуса, одной из причин было именно желание спасти от неминуемой гибели мобилизованных из Эстонии в 1941-м году. Вряд ли бы они дожили до следующей весны. И руководство эстонского правительства и компартии добилось решения о создании нового корпуса Красной Армии из эстонцев.

Создание этого корпуса началось с 7-й дивизии, которая формировалась неподалеку от Свердловска, нынешнего Екатеринбурга. Я попал туда только весной 1942-го года, когда она была уже укомплектована. Пробыл там неделю. В «семерку» попал в основном советский актив, эвакуированный вглубь территории Советского Союза, и остатки первого эстонского корпуса (бывшей эстонской армии), который воевал в июне, июле, августе и сентябре у пскова и новгорода.

потом меня направили в другую дивизию, 249-ю, которая создавалась под Челябинском. Эту дивизию комплектовали за счет мобилизованных в Эстонии, прошедших лесоразработки. Я не скажу обо всех, но значительная часть контингента, который туда прибывал, были полутрупы, если можно так сказать. обессиленные и изголодавшиеся больные люди. Болезни начались еще на лесоразработках и в пути: дизентерия, сыпной тиф, пеллагра (это острая болезнь авитаминоза, когда систематические переутомление и голод доходят до такой степени, что пищевой тракт человека начинает переваривать сам себя). по-моему, в апреле-мае 1942-го года смертность в сутки достигала десятков человек...

в 249-й дивизии меня назначили комсоргом одного из полков, а потом помощником начальника политотдела по работе с комсомольцами и молодежью.

Я начал обходить части. пошел знакомиться с комсомольской организацией медсанбата. а там как раз проводилось отчетно-выборное собрание. Я сидел рядом с секретарем (по-моему, фамилия его была Шнейдер), который делал доклад, и заметил, что одна из наших комсомолок спит. Шепчу Шнейдеру: «послушай, неудобно все же: на комсомольском собрании—и спать!» он отвечает: «Это врач сыпнотифозного барака. Там в бараке лежит 200 человек, а она единственный доктор, поэтому изматывается до предела». Я говорю: «Тогда понятно. Если дело такое, ей сон нужнее, чем все эти собрания, пусть хоть на собрании выспится».

позже мне рассказали, что всего три месяца назад эта девушка окончила ускоренный курс в омском медицинском институте, причем училась она на педиатрическом факультете. как только закончила учебу, ее, конечно, сразу записали в армию и отправили к нам.

Недельки через две прихожу в медсанбат снова, разговариваю с этим секретарем: «как у вас дела, что и как?» ну, и как-то мне пришла на память эта девушка, я и спрашиваю: «А как эта ваша, которая спала?» А он отвечает: «она уже сама в сыпном тифе». Чего, собственно говоря, и следовало ожидать. но оказалось, что Уральским военным округом был создан специальный сыпнотифозный госпиталь, где-то в десяти километрах от расположения нашей дивизии. Так что всех наших перевели туда и ее тоже.

вечером в политотделе мы, как обычно, обсуждали наиболее острые вопросы и намечали, что делать завтра. Я затеял большой скандал: «Что за безобразие! оказывается, у нас создан специальный сыпнотифозный госпиталь, о котором в нашем политотделе никто ничего не знает. Что в этом госпитале происходит, какие там условия?» начальник политотдела Альгус Раадик, подводя итоги, сказал: «Действительно, никто ничего не знает. вот, давай, завтра с утра бери верховую лошадь из ветеринарного отдела, отправляйся туда и проверяй, что и как».

Я взял лошадь и поехал. проверил, договорился о том, что дивизия должна делать для этого госпиталя, а что — госпиталь для нашей дивизии. потом обошел палаты и наткнулся на ту девушку. она уже поправилась. Была обрита, но волосы начали отрастать—голова была повязана марлей, сквозь марлю волосы торчали. вот так и состоялось наше первое свидание с катей...