Арнольд Мери. Последний эстонский герой

а вечером снова появились «синие фуражки»: «идемте с нами, будем выяснять, кто вы такие». но мы измотались за день и поэтому ответили: «никуда не пойдем!» Те вызвали пулеметную команду. но тут вмешались железнодорожники и набросились на этих «кагэбэшников»: «Бот интересно, когда нас бомбили, вас тут не было! А они помогали нам. А теперь, когда все успокоилось и больше ничего не взрывается, приходите тут!» Одним словом, поднялся страшный шум. А мы расстелили свои одеяла, шинели и просто завалились спать под ругань железнодорожников и «синих фуражек».

Утром проснулись—никаких «кагэбэшников» нет, а железнодорожники говорят: «Наверное, вечером будет поезд по направлению к станции Дно». Чтобы не мозолить «кагэбэшникам» глаза, я до вечера свою команду увел из Старой Руссы на берег речки.

А тут местные жители подошли с разговорами, что вокруг по деревням шастают немецкие парашютисты. Пошли мы искать этих немецких парашютистов. Никого не нашли. Население все было уже эвакуировано, крупный рогатый скот, лошади—все были уведены. Кое-где еще оставались гуси, утки, куры. и никаких парашютистов, только страшные рассказы о них.

К вечеру вернулись на станцию. Железнодорожники говорят: «Состав уже готов—паровоз и четыре вагона с боеприпасами. Очень хорошо, что будете сопровождать нас: одновременно станете охраной от возможных нападений немецких парашютных десантов». Мы сели на паровоз, покатили. Утром были на станции Дно.

Я сразу в комендатуру, к военному коменданту. Предъявил документы. Военный комендант, ни слова не говоря, берет телефонную трубку и передает мне. И я слышу голос комиссара нашего батальона: «Откуда вы? Как туда попали? Ждите, сейчас посылаю за вами машину». Действительно, минут 20 прошло—приезжает грузовик со скамейками. Погрузились. Приехали. Удивлены все были невероятно, узнав о наших приключениях. Это было уже числа 13-14 июля.

Всю эту «банду», которую я привез, отправили отдыхать на трое суток. На кухню отдали распоряжение: «В любое время, когда они придут, кормить».

Жизнь была спокойная, тыловая. Наш батальон связи располагался рядом со штабом корпуса. А штаб корпуса, конечно, был в тылу, это не передовой штаб. Я так примерно прикинул, что до фронта оттуда было километров пятнадцать-двадцать, потому что артиллерийский огонь был слышен только на рассвете и в сумерки.

Правда, подозрительно часто над нашим расположением кружили немецкие самолеты-разведчики. Причем кружили довольно настойчиво—прилетали через каждые три часа: облетят, посмотрят...

На третий день вызвали меня в штаб и говорят: «Возглавите три радиомашины, которые сейчас стоят в лесу. Когда стемнеет, отправитесь на передовую, распределите эти машины в дивизии и будете поддерживать радиосвязь между передовой и штабом корпуса. Идите, принимайте машины. А под вечер зайдете, получите карты, маршрут следования, коды и прочее. Учебная рота ликвидирована, поэтому Вы уже не замполитрука несуществующей учебной роты. Звание у Вас остается старое—замполитрука, а должность—командир взвода, а взвод будет состоять из этих трех радиомашин».

Я пошел в лесок принимать машины. Знакомлюсь с людьми, специалисты-командиры куда-то ушли. Тут подходит обеденное время, посылаем ребят с котелками за обедом. Они принесли кашу и суп. Садимся около машин и начинаем есть.

И вдруг с противоположной стороны начинают строчить автоматы. Причем трескотня поднимается очень сильная, и очереди автоматного огня начинают достигать и наших машин. Что такое—абсолютно не понять! Я же ориентацию получил в оперативном отделе: вечером до передовой доедете за пару часов. А тут такая стрельба!

Была чащоба, частый ольховник. Я решил, что это просто очередная путаница, что проходила какая-то другая часть Красной Армии, посчитала нас за немецкий десант, поскольку ребята были в форме эстонской буржуазной армии, а наши, по незнанию языка, не сумели им ответить, и началась перестрелка.

«У раненых не выдерживали нервы»

Подвиг. Ранения. Звезда Героя

Когда я потом лежал в госпитале, то очень часто раздумывал: «А за что, собственно, мне дали звание Героя Советского Союза?» Это звание тогда очень мало кому давали. Если не считать летчиков Гастелло и Талалихина, которые шли на таран и звания получили посмертно, то я—вообще один из первых в истории пехоты. Поэтому все думают, что это было что-то невероятное... Не хочу задирать нос, но если говорить о стаже так называемого геройства, то номер моей золотой медали—513-й. А к концу советской власти номера медали «Герой Советского Союза» перевалили уже за двадцать тысяч.

при очень благоприятном стечении обстоятельств то, за что меня наградили, тянуло на орден Красной звезды, а вернее даже на медаль «За отвагу». Но была середина июля 1941 года, когда только от одного слуха о появлении немецкого десанта, которого никто не видел—лишь бабы колхозные рассказывали—сдавались города. Когда начался тот бой, рядом со штабом нашего корпуса стоял артиллерийский полк, но как только стали стрелять, он смылся...

Сколько немцев осталось на поле боя, я не знаю. Говорили, что в кустарнике подобрали потом около сотни трупов немецких солдат. Но я этому не верю—их было всего человек 50, не больше.

В этом деле было вообще очень много вранья и фантастики. Указ о моем награждении был опубликован 15 августа 1941 года. Постоянной связи между Таллином и Москвой не было. А в газетах нужно было что-то написать —за что же это звание было присвоено? Газетчиков вызвали в ЦК и приказали: чтобы завтра же эта информация в газетах была! «откуда мы ее возьмем?»—возмутились они? «А это не наше дело», — ответили им. на следующий день представители газет собрались и позаботились только о том, чтобы во всех газетах была одна и та же версия. они исходили из того, что раз это был батальон связи, то я будто бы героически доставил с фронта какую-то срочную депешу в штаб корпуса...

—Как же было на самом деле?

—Слушайте.

в первый момент я даже мысли не допускал, что там немцы. подползаю к месту, где идет стрельба, и слышу страшные вопли. представляю себе, что штыками расправляются с ранеными, потому что это невероятные, мучительные вопли. потом слышу немецкую речь. немецкий язык я немножко знал, потому что на нем переговаривались родители, когда хотели, чтобы я ничего не понял (а это самый лучший способ выучить язык, так что по-немецки я понимал сносно). Убеждаюсь в том, что это немецкий десант. первая мысль: надо как можно быстрее добежать до штаба корпуса, потому что у штаба никаких окопов нет, бери их, так сказать, тепленькими, в земляночках.

Бросился назад. Добежал до радиомашин, потому что я-то за них отвечаю, и надо вывести их из-под удара немцев. никого нет, моторы прострелены. Бегу дальше в штаб, чтобы предупредить, что немцы идут. по дороге соображаю: «А что, они сами не сообразят, что немцы идут, если стрельба кругом и пули свистят? нет, не это моя задача. не штаб оповестить мне нужно, а немцев задержать. Для того чтобы дать время штабу или оборону организовать, или эвакуироваться».

вижу, что у леса мечется большое количество наших ребят. осмотрелся: вот на этой поляночке как раз и можно задержать наступающих немцев. начал останавливать своих: все, кто тут мечутся, будут трупами, так что единственная возможность спастись—это немедленно начать отражать немецкое наступление. кричу им, что тут ничего серьезного быть не может, потому что это какой-то немецкий воздушный десант, который пытается посеять панику, и если мы сумеем их остановить, то все это будет ликвидировано немедленно. Между штабом корпуса и наступающими немцами практически нет ничего, ни одной серьезной части—следовательно, минут через двадцать штаб корпуса будет уничтожен полностью... Человек тридцать я сколотил и начал организовывать оборону. Заняли позицию. Себе выбрал место под большой елью. никаких окопов не было, только противовоздушная щель, как раз посреди этой полянки—в нее я сунул сержанта Теппамеэса: мол, когда немцы выйдут, мы будем отражать их наступление, а вы будете обстреливать их с фланга. и больше ничего мы не делали—только отстреливались и все. Среди тех, кого мне удалось поймать, примерно треть были мои товарищи по службе в Эстонском корпусе, а две трети было новое пополнение, которое мы получили только в начале июня—18-летние юнцы. они винтовок еще не видели и ни разу даже не стреляли.