Ближний взгляд. Тексты этих лет

Сергей Юрский

Ближний взгляд. Тексты этих лет

От редакции

Сергей Юрский работает в русской прозе и поэзии уже более двадцати лет; за это время он выпустил восемнадцать книг — сборников повестей и рассказов, мемуарной прозы, стихотворений. По всем показателям Сергей Юрский входит в число успешных писателей новой России. Его любят издатели — книги его быстро и охотно раскупаются. Он — узнаваем. Но он — к тому же — и знаменитый артист, любимец театральной публики и кинозрителей не одного поколения, и к этой его огромной популярности ревнует проза — популярность накрывает тенью его писательское, литературное лицо.

Сергей Юрский — постоянный автор и лауреат нашего журнала (публикации его прозы читатель найдет в номерах «Знамени» начиная с 1998 года). В своей речи при вручении премии (в номинации «Рассказ года») Юрский пошутил — мол, получаю свою первую в жизни литературную премию в последний год двадцатого века… А в двадцать первом веке Юрский-прозаик стал финалистом премии Ивана Петровича Белкина (лучшая повесть года) за 2008 год («Выскочивший из круга»).

Вот вопрос, лишь отчасти риторический: насколько он, чья память, чье сознание, чьи «серые клеточки» мозга сверхнасыщены великими текстами великих писателей, от Александра Пушкина до Иосифа Бродского, — поэзии, прозы, драматургии (а он, ко всему прочему, обладает редчайшим чтецким даром), — насколько он свободен от звучаний и влияний, от чужих мелодий, тем, мотивов, ритмов и метров?

Сергею Юрскому удалось найти отчетливо индивидуальную интонацию и свой жанр. Даже во множественном числе — свои жанры. Он подчиняет себе формат, раздвигает и переформатирует исторически сложившиеся предложенные литературой рамки.

В новой подборке произведений (которой автор дал метафорическое название, предвосхищающее книжное, — «Ближний взгляд») Сергей Юрский разнообразен и неистощим. Здесь читатель обнаружит и сердечный юмор по отношению к театральному закулисью, и сарказм изображения телевизионного заэкранья, и флэш-бэки, оживляющие не столь далекое, но навсегда утраченное, просветительское ТВ-прошлое… И гнев — тоже. Очень эмоционально, с тоской и печалью, серьезно и весело.

Таков весь Юрский, несправедливо недооцененный русский писатель — в отличие от артиста, очень даже высоко (и справедливо) оцененного.

Мы помещаем предложенные Сергеем Юрским произведения в нашу традиционную рубрику «Бенефис» — за выслугой автором «знаменских» лет, а еще потому, что Юрский представлен здесь в разнообразных жанрах — от бурлеска до притчи. К его актерскому настоящему наш «Бенефис» отношения не имеет…

Редакция

Рассказ очевидца

1

ЗРИТЕЛЕЙ ОПЯТЬ БЫЛО ПОЛНО. Уж на что вчера отвратительно играли. Двое подшофе, один практически в стельку, Маргарита Павловна Кашеварова впала в окончательное незнание текста и полную потерю ориентировки в пространстве. Финал первого акта, когда Гена Новавитов — единственное по-на-стоящему медийное лицо нашего спектакля, — не получив от Ушица нужной реплики, замер, напрягши скулы, так и не произнес ни звука, пока наконец не закрылся занавес, — этот странный финал казался провалом. Зал вяло шлепнул в ладоши. К концу антракта половина мест пустовала. Но когда начался второй акт, повалили валом. В буфете застряли или на улице курили — звонка не слышали, черт их знает?! А когда в прощальной мизансцене мы все выстроились вертикалью на лестнице и, помахивая правой рукой, мол, до свиданья, спели: «Потом был день и ночь была, бала-бала, бала-бала», зрители стали хлопать в ритм песне и кричать «Браво-о!». Долго кланялись. Расходились молча. Да, каждому же было ясно, что так продолжаться не может, что перелом близко, а может быть, перелом уже наступил. А СЕГОДНЯ ЗРИТЕЛЕЙ ОПЯТЬ БЫЛО ПОЛНО.

Я НЕ ХОТЕЛ К НИМ ИДТИ. Сидел у себя в номере и смотрел телевизор. На холодильнике стояла темная бутылка BELL'S. Виски оставалось еще на полстакана, третий день никак допить не могу. Я купил его еще в Мариуполе, когда Катя заходила ко мне. Она тоже выпила, но немного, от силы две рюмки. Рядом с бутылкой на квадратной бумажной салфетке лежали два куска белого хлеба и вскрытая полупрозрачная вакуумная упаковка, из которой торчали кружочки твердокопченой колбасы. Смотреть на них было противно, раздражали и отталкивали вкрапленные в мясо белые слюдяные капли жира. Вот зачем я купил в баре эту упаковку? Она мне еще там не понравилась. Хотя ничего другого не было?! Нет, яблоки были. Вот и купил бы два яблока, сейчас бы и съел. Нет, яблоки тоже не понравились — какие-то жухлые, не круглые, как муляж. Правильно сделал, что не купил. Но и колбасу не надо было покупать. Скверная гостиница!

На экране шел старый советский фильм, дублированный на украинский язык с русскими титрами. Про шоферов. На самом неинтересном месте фильм прервался местной городской рекламой.

Приглашали в фитнес-клуб.

Предлагали коттеджи от застройщика в районе Змеевки, 500 метров от Талова озера.

Потом пошла реклама нашего спектакля. «Только три дня в нашем городе вы можете увидеть на сцене ДК имени Карпенко-Карого…» Мелькнуло лицо Гены Новавитова — лысая голова, черные очки… Маргарита Павловна сделала ручкой отрицательный жест и крикнула: «Не приплетайте меня к этому делу! Спросите у Конрада!». Потом появились все мы на лестнице. Мы махали ритмично руками и пели: «Потом был день, и ночь была, бала-бала, бала-бала». Появился титр — 11, 12, 13 мая, ДК Карпенко-Карого, начало в 19.30. Сегодня было двенадцатое.

Я выключил телевизор и пошел к ним. ХОТЯ НЕ ХОТЕЛОСЬ К НИМ ИДТИ.

Они всегда сидели после спектакля у Елизаветы, она жила в полулюксе. Там тоже работал телевизор. Без звука. На столе остатки ужина.

— Заходите, заходите! — вежливо встрепенулась Елизавета. — Водочки, виски? Рулетиков?

— Да нет, спасибо, может быть, потом, попозже.

— Видели нашу рекламу? — она кивнула головкой в сторону телевизора. — По-моему, очень прилично.

— Угу, видел.

— Солидно! — настаивала Елизавета Трифоновна. — Правда, Юрий Иванович?

Наш режиссер как раз в этот момент крупно кусанул толстый бутерброд с семгой. Поэтому сперва только утвердительно помычал, а потом, когда уже поработал челюстями, сказал сквозь семгу:

— Отлично! Не подвели, к сроку сделали. — Он еще немного пожевал. — Монтаж мог быть поярче, я им говорил. Но и так неплохо. Зря только реплику Маргариты Павловны так выпятили. Торчит. Я им говорил.

— При чем тут реклама, какая есть, такая и хорошо. Оправдывать надо эту рекламу, а не позориться, как мы вчера. — У широко раскрытого окна, широко расставив ноги в тапочках, сидел Андрюша Корецкий. Локти упирались в колени, а голова упиралась в ладони. Перед ним на полу стоял высокий бокал с темной жидкостью, и говорил он, не поднимая головы, обращаясь к этому бокалу. — Нельзя же так морочить людей, пусть даже они идиоты, но ведь порядочные деньги платят. Стыдно же!

Повисло молчание. Уже ночь, а из заоконной темноты несло жаром. Елизавета стала шумно обмахиваться веером.

— Ты неправ, Андрюша, — сказала она. — Публика была очень довольна. Ко мне после спектакля заходил заместитель мэра с весьма серьезными людьми. Благодарили. Там один был с женой, так она сказала, что здесь давно не видели такого уровня, все время привозят какую-то халтуру. Поставят три стула и думают, что это уже театр. А у нас…

— А у нас, — по-прежнему говорил со своим стаканом Корецкий, — а у нас лестница.

— Да, у нас двухэтажная декорация и лестница, перевозка и установка которой стоит больших денег. И мы оплачиваем эту лестницу.

— И с этой лестницы мы хором: «Бала-бала, бала-бала». Только для этого и нужна ваша лестница.

— Лестница — художественное решение спектакля, и я от нее не откажусь. — Юрий Иванович шагал по тесной гостиной взад-вперед, бумажной салфеткой утирал рот и руки от остатков семги. — Вы, Андрей, все время в оппозиции, постоянно. Мне это надоело. Постоянно подначиваете людей. Вам не нравится мой проект? А мне не нравится, что у вас на лице написано недовольство, и это видно из зала. Не надо делать мне одолжение, надо играть свою роль. У вас к самому себе нет никаких претензий? Игнасио весельчак и пройдоха, а не унылый статичный монумент.